Название: Последнее прибежище
Автор: lady in aquamarine (она же фикбуковская Лисия)
Бета: Steblynka
Иллюстратор(ы): Madwit
Персонажи/Пейринг: Романа II, Доктор VIII, Клара Освальд, Браксиатель, Воланд, Азазелло, Фагот, Бегемот
Дисклеймер: Торжественно клянусь, что замышляла шалость и только шалость. Все права принадлежат BBC, BIG FINISH и М.А Булкакову
Тип: гет
Рейтинг: R
Жанр: кроссовер, AU к событиям ньюскула, драма, философия.
Размер: макси, кол-во слов ~ 20. 000
Саммари: «История в истории», где в события современного Лондона вписаны тесно переплетающиеся с действительностью «галлифрейские главы», описывающие жизнь и метания предпоследней Мадам Президент в предвоенные годы и в последние дни Войны Времени. Клара Освальд, школьная учительница, носящая под сердцем ребенка умершего Дэнни, при таинственных обстоятельствах встречается с приезжим профессором Теодором Воландом из Карлова университета, который прибыл в излишне душную английскую столицу с курсом лекций по астрофизике. В его истории, начатой в качестве, казалось бы, шутки или диковинной сказки, рассказанной ей и ее подруге Розе, слишком много деталей, чтобы они были придуманными.
С каждой новой встречей, с новым фрагментом рассказа, девушка все больше начинает узнавать людей, с которыми встречается каждый день. Так в Джоне Смите – завхозе она узнает осужденного на вечное изгнание Доктора, а в одной из ассистенток своего нового знакомого – леди Роману, которая по глупости и наивности выскочила замуж за брата Доктора – Браксиателя, который больше плетет интриги с ее участием, нежели действительно что-то испытывает к своей супруге. Это может быть случайным совпадением, может быть, мистер Воланд просто взял внешности людей за основу своей выдумки… а может быть, и нет. И при чем тут странная антикварная лавка с десятками часов, появившаяся вместо привычного чайного магазина?
Примечания: фик написан на Big Who Bang 2016
Предупреждения: смерть персонажа.
Ссылка на пост иллюстраций: bifwhobang.diary.ru/p209046263.htm
Ссылка на скачивание: fb2 | doc
1
Лондон неизменно притягивает к себе разного рода людей, да и не только людей. Город этот, серо-сизый, туманный и подкопчённый, настолько похож на бездну, что любой прошедший по его улицам пару кварталов, исчезает из поля зрения, будто его и вовсе не было. Конечно, это всего лишь иллюзия, но тем необычней был незнакомец, которого Клара Освальд встречала каждый день по дороге на работу. Они никогда не разговаривали, только кивали друг другу, встречаясь на одном и том же нерегулируемом пешеходном переходе. Она не знала его имени, не знала ничего, кроме того, что этот мужчина носит отвратительные бархатные пиджаки и похож на одного их тех художников, что часто ловят туристов и просто прохожих за рукав, предлагая за пару фунтов нарисовать портрет.
И тем больше она была удивлена, когда спустя несколько учебных недель после Рождества, уже ближе к весеннему равноденствию, в школе появился новый завхоз. Представили его как Джона Смита, но сам он просил называть его Доктором. Это был тот же самый человек с перекрестка, только он словно вмиг постарел лет так на двадцать. Ни морщины, ни что-то еще возраст внешний не прибавило, но как-то неуловимо изменился взгляд – что-что, а читать по глазам правду Клара умела. И Доктор этот был отныне крайне несчастен, обижен на весь мир, но больше на себя, но спрашивать «почему» девушка не хотела, да и ни к чему ей это было. В те дни она сама не знала, что такое боль сердечной потери, и каждый обед строила глазки учителю математики – Дэнни.
Таинственный незнакомец с момента своего разоблачения перестал быть загадкой для Клары, стал таким же серым, как и все вокруг, и она смело вычеркнула это наблюдение из своей головы до того дня, когда все в школе надели траур и стали шептаться за спиной у юной учительницы, принесшей директору справку от вполне определенного врача. Мистер Пинк погиб под колесами машины, оставив своей избраннице напоминание о себе: ребенка, девочку, убить которую в утробе не поднялась рука.
Дети играли во дворе школы, их громкие, визгливые голоса доносились с улицы через распахнутое окно, когда Доктор тихо приоткрыл дверь, просовывая голову в образовавшуюся щель, и тихим голосом спросил, что случилось со шкафом. То был, наверно, первый раз, когда Клара услышала голос этого мужчины после шапочного знакомства в учительской, и её повторно поразили отрешенные, лишенные каких-либо эмоций фразы.
– Дверца слетела с петель, – улыбнувшись из вежливости, ответила учительница, но уголки ее рта тут же опустились вниз, возвращаясь к странному выражению вселенской скорби на лице, что бывает обычно только у людей, неоднократно терявших близких. Клара сделала вид, что вернулась к проверке тетрадей, исподтишка наблюдая, как мужчина аккуратно скользнул пальцами по дешевой стенке из ДВП, в которой теперь не хватало довольно большого куска, замеряя образовавшуюся брешь, с философским выражением лица прищелкнул языком и, оставив инструменты на одной из дальних парт, ушел в свою каморку, очевидно, не желая портить кабинет опилками.
Девушка страдальчески покосилась на стопку ученических работ, малодушно думая о том, что в декрете ей не придется заниматься такими вещами, а потом опустила глаза вниз – живот еще даже не начинал округляться, так что дети ничего не знали и могли только гадать, почему обычно теплолюбивая мисс Освальд отныне постоянно проветривает свой кабинет, открывая все окна настежь, и обмахивается раскрытой книгой. С каждым новым днем Клара чувствовала, что растущая под сердцем малышка вытягивает из нее жизнь, по капле, по крупице, что она меняет себя на неё. Врачи говорили, что с ребенком всё в порядке, что здоровье позволит Кларе не только родить дочь без проблем, но и завести ещё детей, но с того самого дня, когда Дэнни попал под колеса, Клара знала, что она последует за ним… Стоит только немного подождать.
Сопровождаемая глубоким вздохом последняя на сегодня оценка пристроилась под чертой. Теперь можно было и покинуть эти злополучные стены. Бросив беглый взгляд на часы, Клара медленно выползла на улицу, вдыхая загазованный воздух, пропитанный серой пылью. Она равнодушно спустилась в метро, инстинктивно защищая себя почти пустой, но объемистой сумкой, и вышла через три остановки, двигаясь вдоль многочисленных витрин универмага с одной целью – добраться до единственного человека, который не осуждал ее за внебрачную беременность. Спасение это звали Роза.
С Розой Клара познакомилась очень давно, когда они обе играли на одной детской площадке. Они даже ходили в один класс, только вот уделом подруги стала работа продавщицей, проживание в одной квартире с крайне любящей скандалы мамой и бойфренд, разыскиваемый за угон машин. Ах да, еще был мальчик Тони, которого девятнадцатилетняя Роза родила неизвестно от кого, ибо на чернокожего Микки – того самого бойфренда – малыш был совсем не похож.
– Эй! – вместо приветствия Клару сжали в крепких, таких же удушающих, как пыльный город, объятьях, от которых на какой-то момент вновь вернулось ощущение жизни, но на самом деле это были последние пузыри на воде, оставленные утопающим. Роза не знала про предчувствие, о нем будущая мать вообще никому не рассказывала.
– Я был уверена, что ты придешь, специально отложила обед, – перекисная блондинка с непрокрашенными черными корнями радостно улыбнулась, непонятно зачем чмокнула подругу в щеку, оставляя на коже липкий пахнущий карамелью след, и суетливо нырнула вглубь магазина, чтобы отпроситься и через минуту выскочить из помещения, таща Клару за руку к фонтану, который не давал живительной прохлады, а только нещадно пах цветущей водой и пролитым на гранит прокисшим пивом.
Мегаполис, обычно безучастный к своим обитателям, словно проникся зарождавшимся нехитрым разговором, запиваемым приторно-сладкой теплой вишневой газировкой из жестяных банок и заедаемым припасёнными сэндвичами. Он заботливо отвел от площади ненужных свидетелей, оставляя двух уже не детей наедине обсуждать один из самых коварных вопросов вселенной: есть ли кто-то еще за пределами этой планеты. Роза, шаркавшая потертыми красным кедами по асфальту, активно жестикулировала, размахивая наполовину пустой трехсоттридцатимиллилитровой тарой, и отчаянно отстаивала право на жизнь инопланетян. Её собеседница, заботливо постелившая на гранитный бортик теплую защитно-зеленую кофту и не достававшая каблуками черных лакированных туфель до мостовой, всячески пыталась убедить подругу, что, даже если инопланетяне существуют, мы никогда не сможем общаться с ними. На ее стороне были и теория относительности Эйнштейна, в которой нет ничего быстрее света, и явления культурных различий на примере тех же индейцев, почти полностью уничтоженных колонистами из Европы.
У Клары как у человека с отличием закончившего колледж и преподававшего в школе уже не первый год были козыри в рукавах, именовавшиеся знаниями, но ее подруга была куда более подкована в умении говорить обо всем и ни о чем сразу. Так что неизвестно, чем бы закончился этот спор, если бы где-то за углом не взвизгнула гудком машина. Испугавшись этого звука, Клара подавилась куском непрожеванного хлеба с тунцом и громко закашлялась, тут не помогли даже постукивания по спине. Обед рывком вернулся на свое место в желудке, и Клара тяжело схватилась за живот, силясь отогнать черные пятна, плавающие перед глазами. На секунду в солнечных зайчиках и темных кругах ей померещилось что-то странное, будто сизое от копоти небо раскололось на две рваные части и в глубокой черноте космоса мелькнула рыжая, апельсиново-красная планета. Но приступ кислородного голодания прошел, и все стало как обычно. Серый город, мутный загазованный воздух и измученные орехово-коричневые глаза Розы, с любопытством таращившиеся куда-то поверх макушки собеседницы. В желании выяснить, что же привлекло внимание подруги, Клара обернулась и отчетливо почувствовала, что челюсть ее стремительно падает, норовя соприкоснуться с полом.
На скамейке неподалеку от них пристроилась прелюбопытная компания, состоявшая из двух мужчин и поистине гигантского кота, на шею которого была повязана белая бабочка. Шерсть кота переливалась всеми оттенками черного, уходя в какие-то неестественные синеватые оттенки, а сам хозяин этой чарующей шкуры, устроившись на широкой спинке скамейки, вальяжно и размеренно перебрасывал распушенный длинный хвост то на один, то на другой бок, словно следя за игрой двух своих спутников. Назвать незнакомцев владельцами кота язык у девушки не повернулся бы.
Между мужчинами прямо на недавно окрашенном, но уже высохшем сидении стояла складная шахматная доска, по всей видимости, крайне дорогая и относительно новая, ее поверхность, набранная из черного дерева вперемешку с незнакомой почти белой древесиной и покрытая прозрачным лаком, неестественно бликовала на мутном Лондонском солнце. Партия, разыгрываемая незнакомцами, уже почти подошла к концу, но это вовсе не мешало рассмотреть самих играющих более чем подробно. Мужчине, пристроившемуся справа, облаченному в белоснежный костюм-тройку и придерживавшему левой рукой аристократического вида трость, норовившую сползти на землю, можно было дать лет сорок, даже сорок пять. Возраст этот еще не проявился ни ранней сединой, ни глубокими морщинами, «гусиные лапки» у глаз и несколько борозд, пересекавших лоб, только добавляли солидности. Он был высок, но не походил на тех франтов-богомолов, которыми часто казались худые и рослые люди. В партии ему достались черные фигуры, и сейчас он с королевским достоинством приложил съеденного белого ферзя к узким губам, скривившимся в саркастичной улыбке, прежде чем отложить его в сторону.
Оппонент его был крепко сбитым коренастым мужчиной с неровно обкромсанными рыжими вихрами, и Клара бы не удивилась, если бы увидела на тыльной стороне жилистых ладоней синие наколки моряков, но татуировок у мужчины не было видно, пусть и внешность у него была крайне неприятной – взять, к примеру, тот выпирающий изо рта клык. Одна эта мерзкая деталь словно стирала вмиг все хорошее, что было или могло быть в этом человеке. Ситуацию не спасали стрелки на явно дорогих болотно-зеленых брюках в мелкую елочку и расстёгнутая пуговица на желтоватой рубашке.
Конечно, такое навязчивое внимание к своим персонам не могло остаться незамеченным, и один из незнакомцев, тот, чья трость так настойчиво пыталась сбежать, сначала повернул голову в сторону фонтана, а потом и вовсе поднялся со своего места и, чуть прихрамывая, подошел к ним.
– Прошу прощения, дамы, – незнакомец вежливо поклонился, и, несмотря на явную вычурность его жеста, казался он более чем уместным, – мы с моими спутниками стали невольными слушателями вашего разговора…
Голос мужчины был мягким и довольно тихим, но в нем чувствовалась какая-то вкрадчивая сила.
«Аристократ», – подумалось Кларе, смущенно покрасневшей и теперь теребившей уголок своей блузки.
«Путешественник во времени», – решила про себя ничуть не выросшая из детских мечтаний Роза и только захлопала глазами, изображая на манер голливудских актрис томную усталость, но на деле это выглядело, будто ей что-то попало в глаз и она силится проморгаться. Мужчина понимающе ухмыльнулся, но ничем кроме этого не выдал, что раскусил эту маленькую хитрость, и, как ни в чем не бывало, продолжил:
– Настолько я понял, вы обсуждаете возможность контакта с внеземными цивилизациями. Довольно странная тема для столь юных особ, вы так не считаете?
– Ну, не настолько мы уж юны, – отмахнулась Клара, чувствуя, что начавшая сходить краска вернулась на место, – тем более вряд ли нам когда-то удастся проверить, какая из наших точек зрения верна.
– Вы так уверены? – саркастично поинтересовался этот франт, чуть склонив голову на бок, и уселся рядом с девушками. – Откуда вы можете утверждать, что пришельцы с куда более развитых планет не живут среди нас?
– Они должны выглядеть… – Роза прикусила кончик языка и потерялась, – инопланетно. Зеленая кожа, антенны, ну, на крайний случай, эльфийские уши.
– Эльфийские уши? – в чуть кривоватой улыбке мелькнули неестественно белые фарфоровые зубы. – С какой стати инопланетянам эльфийские уши? Я бы сказал, что внешность жителей далеких должна походить на внешность землян. Конвергентное развитие. Это как крылья у птицы и крылья летучей мыши. Разное строение, но результат один.
– Так как же, по-вашему, отличить их от нас? – вполне закономерно поинтересовалась Клара, про себя отмечая, что у мужчины, смотревшего по большей части на грязные аквамариновые витрины, один глаз был совершенно черным, в то время как второй был почти изумрудным. «Гетерохромия» – вспомнилась ей статья из какого-то случайно прочитанного в приемной гинеколога женского журнала. Тот же дефект, что и у Бенедикта Камбербэтча, и у Дэвида Боуи, только вот если это выглядит эпатажно и довольно мило у людей, работающих в шоу-бизнесе, то вблизи, в обычной жизни, эти разные глаза были исключительно отталкивающей чертой. Может, именно из-за нее на безымянном пальце незнакомца не красовался вполне обычный аксессуар для мужчин его лет – обручальное кольцо.
– Говорят, что в глазах любого существа можно увидеть отголоски первого увиденного им солнца, стоит только присмотреться, – незнакомец подался вперед, будто хотел встать, но вместо этого как-то криво склонил голову набок, сверля колючим взглядом лица своих собеседниц. Спустя секунду он щелкнул пальцами рядом с набриолиненным виском, заставив Розу вздрогнуть от этого нехитрого, но в то же время совершенно неожиданного звука. Следом за этим она вдруг почувствовала, будто кто-то прикоснулся к ее лицу липкими холодными пальцами, заставляя повернуть подбородок навстречу, но, вот незадача, к ней никто даже пальцем не притронулся.
«Наверно, капля от фонтана попала», – решила девушка, пока мужчина неотрывно смотрел на нее, изучая.
– Вот ваше солнце было теплым, я бы сказал весенним… Да, пожалуй, где-то в конце апреля, числа двадцать седьмого.
– Господи, откуда? – недоуменно воскликнула она, перебирая в голове всех своих знакомых, которые могли подстроить такую нелепую шутку, но потенциального насмешника среди них не нашлось.
– Нет, я не знаком ни с вами лично, ни с кем-то из ваших друзей, – опередил следующий вопрос джентльмен, – но цвет ваших глаз отливает чем-то средним между золотом и медью. В них нет летнего янтаря. В то время как ваша подруга – дитя ноября. В ее радужке много серебристого инея.
Клара возмущенно фыркнула, потому что в ее понимании в кофейно-коричневом не могло быть ничего холодного, но перечить не стала. Мало ли кто как воспринимает мир.
– Я думаю, мы обе поняли вашу теорию, но какие же искры тогда в глазах у инопланетян? – насмешливые земные глаза вопросительно уставились на мужчину.
– О, это крайне занимательный вопрос, никогда не знаешь, как причудливо сложится свет звезды со светом внутренним, но единственное, что я могу сказать наверняка, так это то, что доверять людям с синими бликами нельзя, в глазах этих скрывается безумие отчаяния.
– И часто ли вам встречались такие глаза? – надменно спросила Роза, силясь припомнить всех своих знакомых с голубыми глазами.
– Не утруждайте себя, мисс, такие искры встречаются крайне редко, – снисходительно кивнул незнакомец, – но мне приходилось видеть и их. И, что удивительно, такие глаза почти всегда принадлежат женщинам, стремящимся к власти. Они меняют свое личное счастье на благо других и вспоминают о себе только тогда, когда становится слишком поздно… Ваша дочь будет такой, почти как Мэгги, – добавил он, глядя на Клару.
Клара опасливо закрыла живот сумкой и едва поборола желание отодвинуться. Чем больше они сидели здесь, тем меньше ей хотелось продолжать разговор, что вовсе нельзя было сказать о Розе, с детской непринужденностью готовой слушать еще и еще этой пустой болтовни.
«Он несет дребедень, наверняка шизофреник из какой-то семьи толстосумов, не удивлюсь, если он считает приставленного к нему врача частью своей свиты», – напугано подумала Клара, переведя взгляд на ту скамейку, где терпеливо продолжал сидеть клыкастый, а вот кот уже скрылся из виду.
– Уверяю вас, юная мисс, я вовсе не безумец, – мужчина полез в нагрудный карман жилета, выудил оттуда целую кипу одинаковых белых визиток с золотыми буквами и протянул англичанке одну.
Под этой надписью с левой стороны скромно пристроились витиеватый адрес электронной почты и телефонный номер.
– Экстравагантный иностранец – да, премного увлеченный своим делом – несомненно, но я точно не шизофреник, как вам могло показаться, – теперь не безымянный доктор как-то хитро дернул бровью вверх, когда Клара передала визитку подруге, вполне искренне удивившейся такому раскладу.
– Так значит, вы и есть тот профессор, который со следующей недели будет читать курс в Лондоне?
– Если вы знаете другого…– начал было мистер Воланд, но так и не продолжил – его взгляд застыл неподвижно на каком-то пятне на другом конце улицы. Пятно это стремительно приближалось и через несколько секунд приобрело вполне женские формы. По направлению к площади быстрым шагом двигалась блондинка неопределенного возраста, взъерошенная и взлохмаченная, и, очевидно, хорошо знакомая доктору Воланду, потому что он приподнял трость вверх, чтобы привлечь ее внимание.
Походка новой участницы этой сцены была крайне элегантной, несмотря на то, что шла она босиком, держа слишком легкие для такой погоды босоножки в руках. На секунду Розе даже показалось, что она не дотрагивается ногами до асфальта, а просто парит над ним, придерживая левой рукой норовившую упасть широкополую шляпу из темно-фиолетового фетра, на которой красовалась жуткая композиция из восковых фруктов. Там были и райские яблоки, и вишня, и рябина, а довершали композицию несколько виноградных листьев. Тот самый кот, несколькими минутами ранее наблюдавший за шахматной партией, трусил рядом с ней, словно указывая дорогу.
– Добрый вечер, мессир, – обратилась блондинка к мужчине, когда до фонтана оставалось с десяток шагов.
– Ты снова ходила к нему? – заботливо поинтересовался Воланд, очевидно, имея в виду кого-то, кого они оба знали.
– Да, мессир, – девушка моргнула, и от покорности, наблюдавшейся в начале ее реплики, не осталось и следа. Неотрывно наблюдавшая за сценой Клара едва снова не подавилась: ей померещились в серых глазах синие искры. – Но я не опоздала.
– Ты единственная, кто может явиться на пять секунд раньше назначенного времени и считать это большим достижением.
– Я не последняя, кто пришел. Еще нет…
– Он обещался быть завтра. Возникли проблемы в Нью-Йорке, – спокойно оборвал девушку Воланд. Та в ответ только закрыла глаза и приложила руку к груди, словно отгоняя тупую боль от сердца.
– С вашего позволения, мессир.
– Ступай, помоги с квартирой, и чтоб не как в прошлый раз, – серьезно напомнил мужчина, и девушка, решительно кивнув, двинулась прочь, по дороге увлекая за собой и важно переваливавшегося кота, и клыкастого, уже успевшего сложить шахматы и теперь тащившего их под мышкой. До слуха добралась лишь одна небрежно брошенная фраза, произнесенная грубым голосом:
– Он сегодня в том настроении.
В ответ блондинка кивнула. Оставалось только гадать, что эта парочка имела в виду, но придавать этому значение ни Клара, ни Роза не стали.
– Простите меня, дамы. Знаете, приезд сюда, пусть и на довольно короткий срок,– крайне хлопотное дело, – произнес доктор Воланд.
– Может, вам помочь? – слова слетели с языка прежде, чем Клара успела их поймать.
– Вы крайне любезны, я подумаю над вашим предложением. Не хотелось бы вас утруждать, особенно в вашем положении.
«И всё-таки, откуда он знает?» – школьная учительница недоуменно свела брови к переносице и еще раз придирчиво посмотрела на живот. Нет, определенно, беременность не должна была бросаться в глаза.
– Некоторые вещи достаточно заметны внимательному взгляду, – словно ответил на незаданный вопрос мужчина и, флегматично проводив взглядом удалявшуюся компанию, положил подбородок на сложенные на набалдашнике трости руки, – как бы их ни пытались скрыть.
Порыв спасительно холодного предгрозового ветра принес с собой запах канализации, вдобавок подняв тучу искристой пыли, но, когда импровизированная дымовая завеса спала, трио, сопровождавшее профессора, уже пропало из виду.
– Так о чем это я? – в зеленом глазе сверкнуло что-то непонятное, хитрое и самодовольное, а вот черный так и остался пустым. – Задушенная воротом церемониального наряда…
2
Задушенная воротом церемониального наряда Леди Президент сидела за лакированным овальным столом в комнате переговоров, лишь краем уха слушая то, что ей было уже давно известно. Члены совета говорили все одно и то же: о хрупкости мира, о возможной нехватке ресурсов для ведения войны, но аргументы, приводимые ими в пользу еще одного раунда переговоров, все уже были исчерпаны, а зависшее над головой проклятье – готовые к нападению полчища далеков – совершенно не собиралось рассеваться.
Единственным логичным выходом из сложившегося кризиса была война, и тут напыщенная раса политиков ничем не могла помочь, потому что эти выращенные в стерильных условиях государственные служащие не имели ни малейшего понятия, что такое жизнь за пределами стеклянных куполов цитадели. Иногда леди Романадворатрелундар искренне жалела, что взвалила на себя такую непосильную ношу, пытаясь доказать всем, что она способна изменить Галлифрей к лучшему.
За куполом бушевала очередная песчаная буря, и внутри раскаленного здания было предельно душно. Женщина отчетливо видела бисеринки пота, выступившие над губой у грузного канцлера, отвратительные, мерзкие, как и все в этом прогнившем на корню мире, она видела, как секретарь нетерпеливо ерзает на стуле, пытаясь задавить зуд от похождений по инопланетным борделям, и, конечно, от нее не могло укрыться то, как несколько советников переговариваются знаками, собираясь как-то надавить на нее, мнущуюся на месте в нерешительности.
В груди отчетливо не хватало места для полноценного вздоха, липкая слюна комками застревала в горле, а монотонные, пафосные речи наводили то странное состояние апатии, когда сознание словно запутывается, пропадает и растворяется, становится зыбким, похожим на густой кисель.
– Довольно! – голос резко вставшей со своего места женщины пронзил бурчание на манер молнии темной ночью. Романа сама испугалась того, как это прозвучало, и поспешно добавила, словно извиняясь: – У нас еще есть время. На сегодня все свободны.
– Но, мадам, – начал кто-то, чьего имени правительница даже не удосужилась запомнить.
– Все свободны, – повторила женщина и, не прощаясь, медленным шагом направилась к лестнице. Перечить ей никто не стал.
Главная Цитадель планеты под названием Галлифрей была, пожалуй, одним из лучших рукотворных творений, когда-то созданных в этой Вселенной. Острые башни жилого комплекса, связанные между собой десятками лестниц и переходов, походили на легендарный лабиринт Минотавра, с одной лишь только разницей – размер жилища полубыка был крохотным по сравнению с этим каменным городом под куполом. Но этот купол из силового поля, призванный скрыть наличие на планете жизни, был похож на стекло лаборатории. Будто весь народ добровольно отдал себя служению науке, став одновременно и ученым, и подопытным. Галлифрей медленно умирал, задыхался в своих традициях, и ничто не могло сдвинуть его с мертвой точки. Романа была одна из немногих, кто видел это, она хотела изменить этот мир, придя к власти, но сама оказалась погребена под церемониалом и традициями и теперь ничего не могла сделать. Она силилась изменить мир изнутри, но он изменил её саму.
Не было больше той наивной девчонки, которая, не задумываясь, ввязалась в смертельное приключение столетия назад, стоило предыдущему Лорду Президенту предложить ей покинуть планету. Да, в действительности это был Черный Страж, но это не умаляло того факта, что она скучала по тем временам, когда смерть дышала в затылок, скучала по простой одежде, по необходимости прятаться и не останавливаться… Но кого она обманывала? Не по недостатку проблем она скучала – она тосковала по совершенно другой причине. Причину эту звали Доктором, хотя свое настоящее имя он ей так и не назвал. Беглец, преступник и младший брат её мужа.
Романа до сих пор не верила, что всё произошло так, как произошло, что она так была ослеплена своей любовью, что не видела очевидного ровно до того дня, как обнаружила себя стоящей перед алтарем. То был не день свадьбы, но день смерти её надежд. Быть может, и она сама умерла в тот день, сказав «да» только для того, чтобы быть, как все женщины здесь – одинокой в своем мнимом счастье.
Достаточно ли было её желания, чтобы все изменить? Желания были меньшим, что могло ей помочь… Сорок лет на посту президента были тому доказательством. Она правила, но не принимала решений – за нее всё было решено десятками министров, этих канцелярских крыс, ей оставалось только подписывать указы. И это было ужасно, так же ужасно, как этот вечный вид из окна её покоев на западную башню с бесконечно бликующим куполом за ней. Оранжевое небо из-за энергетического барьера между миром «внутри» и настоящим миром, глушившего как ультрафиолет, так и инфракрасную часть спектра, казалось светло-голубым, тусклым и выцветшим, каким не было небо Земли, где она несколько раз побывала. Маленькая планетка на периферии Млечного Пути, только-только совершавшая свои первые шаги, не имела ничего общего с грузным и старым домом. Доктор любил этот мир, она тоже могла бы полюбить. Она готова была оставить Галлифрей навсегда, только чтобы быть рядом с ним, не как жена – тогда в её мыслях даже не было призрака этой безумной идеи – как друг, как ассистент, да хоть как домашняя кошка, но её вернули, как книгу на полку, потрепали, обещали жизнь и отняли, на прощание даже не обняв.
Она хотела отомстить, там, перед алтарем, но навредила только себе. Теперь Романа знала это, но изменить прошлое была не в силах. Церемониальный наряд нехотя поддавался дрожащим от усталости рукам, пуговицы и крючки, десятки метров тяжелой ткани, невыносимый накладной воротник, похожий на антенну радиотелескопа – все это было словно сделано для того, чтобы приносить невыносимые мучения.
– Моя леди… – она не слышала, как Браксиатель вошел, как закрыл дверь, и заметила его только тогда, когда тень супруга отразилась в зеркале, а он сам объявил о своем присутствии голосом, – тебя что-то тревожит?
Во имя Рассилона, это было хуже ада. Делать вид, что все хорошо, не иметь права сожалеть о своем решении. И она бы не сожалела, если бы брат Доктора её не любил обоими сердцами, если бы это приносило страдания только ей. А он любил, любил еще с тех пор, как она совсем юной девушкой уселась за ближайшую к лектору парту с тем самым выражением задора на лице, что теперь было сущей редкостью. Жизнь из детей на Галлифрее выдавливали по капли досуха, превращая остатки в идеально функционирующие винтики государственной машины. Но, к великому ужасу Леди Президента, в ней осталось что-то живое, что кричало и трепетало каждый раз, когда Браксиатель пересекал порог. То было не желание и похоть, а что-то другое. Жалость? Сочувствие?
– Много чего, но это не должно тревожить еще кого-нибудь. Не тебя, – ответила Романа, стыдливо запахивая полы верхнего платья, прежде чем повернуться лицом.
– Я все еще кардинал, пусть ты и стараешься отстранить меня от политики, – в этом голосе было столько человеческого отчаянья, что Романе пришлось до судорог вцепиться в свой наряд, чтобы не прижать мужчину к себе в попытке забрать эту боль. Но она не могла, не могла допустить такой ошибки – не могла подарить ему призрачную надежду, чтобы через пару минут отнять её, поэтому они так и стояли, сверля друг друга взглядами. Такие близкие, такие похожие, всего пара шагов разделяла их по прямой и преодолеть их ничего не стоило, но в на самом деле они стояли по разные стороны бездны.
– Тебе в этом гадюшнике нечего делать, – словно извиняясь за свое единственное правильное решение, она опустила глаза и принялась рассматривать стыки каменных плит пола.
– Я понимаю, что ты заботишься обо мне, но я мог бы помочь.
– Не думаю, что мы вообще можем что-то изменить. Ни я, ни ты, – Романа подошла к окну и распахнула створки настежь, но вместо такого желанного свежего воздуха в комнату ударило потоком жара.
– Быть может, наши дети смогут, – утешительно бросил Браксиатель, но от этой фразы женщину едва не согнуло пополам.
– Не раньше, чем закончится еще не начавшаяся война. Я не хочу, чтобы мои дети росли при бомбежках, – она так старательно избегала слова «наши», что сама не заметила, что спокойный разговор был готов перерасти в ссору. Но, в отличие от Романы, Бракс прекрасно знал, когда нужно вежливо откланяться и уйти со сцены. С его женой так было изначально: она словно возвела вокруг себя стеклянную стену и никого внутрь своего аквариума не пускала. Браксиатель не знал всех причин такого поведения, а все его попытки доказать, что доверять ему не только можно, но и нужно, разбивались о почти инфантильный эгоизм.
Романа, как правило, думала, что принимает все решения сама, но среди всех решений действительно её собственным в лучшем случае оказывалось каждое десятое, не больше. Быть может, в детстве она что-то могла для себя определить, лет до восьми, до инициации, до того, как Браксиатель стал её наставником в Академии. Судьба сама вела её к тому, что было ныне реальностью. А орудием судьбы Браксиатель нескромно считал себя. И чем больше это продолжалось, тем больше Романа – живая, бойкая, целеустремленная – превращалась в марионетку в его руках. И единственное, что пока ему не удалось сломать и склеить, как следовало, – это воображаемый стеклянный аквариум, в который его жена себя посадила. Она не подпускала его к себе, не давала даже намека на то, что его чувства взаимны. Холодное, спокойное уважение, скупая, четко выверенная забота и… ничего более.
Все его попытки сблизиться так, как и должны быть близки супруги, разбивались о стену то ли непонимания, то ли нежелания. И какой-то внутренний голос говорил, что тут не обошлось без влияния его совершенно ненормального брата. Сегодня все было тем же, что и годы ранее, двадцать восемь лет Романа держала оборону, но впереди у Браксиателя была вечность. Рано или поздно она должна была сдаться. С обреченным видом он покинул покои своей жены и притворил за собой дверь. В голове у него уже созрел план, требовавший не только решительности, но и большого коварства.
– Леди Президент потребовала найти Доктора, – сообщил он страже, вытянувшейся по струнке, стоило ему пересечь порог будуара.
– Вашего брата?
– Да, и… отправить его в катакомбы.
Порой решения даются нелегко, им приходится вызревать, как вызревают яблоки на дереве, а некоторые приходят в голову и обосновываются там на правах хозяев за несколько секунд между вдохом и выдохом.
Доктор с момента своего появления привлекал к себе слишком много внимания, он изначально был каким-то другим. Насколько всё с ним было иначе стало понятно, когда он, будучи почти подростком, похитил устаревшую ТАРДИС и вместе с еще одной беглянкой отправился колесить по вселенной. И все вскоре благополучно забыли бы о юном нарушителе порядка, если бы не одно «но». Этот побег оказался только началом. Доктор возвращался как преступник, возвращался как спаситель, как прошлое наводившего страх на всю историю Вальярда и как президент Галлифрея. Слава всем богам, что это продлилось недолго.
А потом появилась Романа. Девушка умная и прямолинейная, открытая всему новому и настолько наивная, насколько только можно было представить. Она так хотела совершить революцию в галлифрейском обществе, что кардинал, давно лелеявший план стать вторым Ришелье, польстился на её невинность. Сделал её главной фигурой своего маленького спектакля длиною в жизнь. И ошибся… Романа только делала вид, что ничего не знает и ничего не понимает. Она скупо и выверено улыбалась ему, едва обнажая жемчужные зубы, и, заправляя за ухо вьющуюся темно-каштановую прядь, всегда наклонялась куда ниже, чем следовало. Он играл с ней, она играла с ним. И в этом пасадобле на лично-политической арене еще неизвестно, кто был быком, а кто тореадором.
А однажды утром Романа исчезла. Не было ни записки, ни намека на то, что в действительности произошло. Даже вещи не пропали, только нижнее белое платье, что на Галлифрее считалось бельем, да расческа с зеркалом. Будто кто-то похитил её прямо из спальни. Долгих двадцать лет Браксиатель не находил себе места. Он не имел ни малейшего понятия, где находится эта Романа, но все смотрели на него как-то косо. Ну, конечно, женщин на Галлифрее куда меньше, чем мужчин, так почему бы не запереть избранницу в каком-нибудь из хранилищ его картинной галереи? Эти подозрения, слава Времени, никакой почвы под собой не имели, но желания заполучить себе в коллекцию и этот экспонат только добавили.
Она вернулась. С другим лицом, еще больше придававшим ей сходство с фарфоровой куклой, худая, похожая на скелет, изможденная и совершенно сломленная. Доктор принес её на руках, почти бессознательную и смотревшую на мир мутным взглядом. У врачей ушло немало времени, чтобы она пришла в себя. Но и без того не особо разговорчивая Романа наотрез отказывалась рассказывать кому-либо о том, где она провела эти несколько столетий, отделявших её нынешнюю от той, которая пропала из своего отсека комплекса. И её похититель тоже молчал. Браксиатель был уверен, что его брат был первопричиной всего того, что произошло с Романой, но доказательств не было. Эти двое, как подельники, покрывали друг друга.
У него не было выбора. Если он хотел получить то, что хотел, Доктор был более чем помехой. Между единокровным братом-бастардом и любимой – любимой ли или просто запретной? – женщиной Браксиатель выбирал женщину.
Дни тянулись, как годы, недели казались веками, а бессонница для Романы стала такой же неотъемлемой частью жизни, как дыхание. Хотя дышать с каждым днем становилось всё труднее. Она третий час лежала на спине и изучала потолок над головой, но ей давно уже были известны каждая трещинка, каждый блик от медленно ползущей полосы света, проникавшей через легкие шелковые шторы. Бесполезно. Сон сегодня к ней не придет, можно было даже не пытаться. Так, может, вообще не стоило столь бездарно тратить свое время? Романа в отчаянье перевернулась, утыкаясь лицом в слишком мягкие подушки, и тяжело выдохнула, прежде чем подняться. Из открытого настежь окна не приходила желанная прохлада, воздух был спертым, а пол под босыми ногами казался практически раскаленным – бетон, покрытый мраморными плитами и нагретый за день, не спешил остывать. Весь Капитолий был словно большая печь, где медленно плавились души его обитателей.
Романа страдальчески покосилась на свой обычный наряд – тяжелый, похожий на панцирь черепахи и совершенно не подходящий для того, что она задумала. Никто же её не увидит. В такой поздний час не спит только караул, да и он клюет носом. Женщина подошла к двери и тихонько её приоткрыла. Как и ожидалось, стража спала, прислонившись спинами к стене. Так же бесшумно Романа вернулась к окну и, придерживая подол ночной рубашки, уселась на подоконник, чтоб через пару секунд перебросить ноги на узкий карниз. Если бы кто-то хотел убить её – пришел бы именно этим путем, через окно, по карнизу, по аварийной лестнице, из другого здания Цитадели. Но путь Романы лежал вовсе не вниз, к спасительной и надежной земле, а вверх к остроконечным шпилям, наэлектризованным защитными полями – от бурь, от жесткого ультрафиолета, от сернокислотных дождей, что были на Галлифрее редкостью, но всё же случались. Да, так определенно было куда приятней, чем маяться в покоях. Сверху город был похож на огромную паутину, организованную, прагматичную, идеальную, но в то же время совершенно никому, кроме этого паука, не нужную.
Неужели вот такой была идеальная жизнь – жизнь под куполом, в вечной стагнации, в вечном покое? Нет, такое точно было не по душе Романе, ей нужно было движение, пусть даже вниз, по наклонной, но хоть куда, потому что то, что было уготовано ей здесь, было не жизнью, нет, просто существованием, тлением в ожидании конца, а она мечтала гореть. Обжигая ступни о раскаленные солнечные батареи, покрывавшие крыши башен, Романа добралась до самого высокого места, с которого была видна не только вся Цитадель, но и горы, цепью охватывавшие город, скрывавшие Капитолий от других таких же поселений. Город спал, даже не подсвеченный уличными фонарями, в них не было никакой необходимости уже целую вечность. Только из некоторых окон всё ещё лился желтоватый свет, но в целом единственным, что позволяло Романе хоть как-то видеть свой довольно опасный путь, был свет Пазитхи – луны Галлифрея. Сияние её было каким-то неестественно синим, контрастирующим с почти вишневым небом над головой. Световые фильтры защитного купола отключались на ночь за ненадобностью, обнажая настоящие цвета, но звезд всё же не было видно, ни намёка на привычный для землян Млечный Путь и созвездия. Только вишневая даль и огромный спутник, своим отражённым ярким светом заглушающий всё, что скрывается за куполом.
Там прячется целая Вселенная, та, которую она когда-то видела краем глаза и куда так мечтала попасть вновь. Земляне всегда рвутся вдаль, дайте им шанс – и они оторвутся от своих корней, станут призраками, а галлифрейцы так держатся за прошлое, что не дают будущему даже возможности стать настоящим. Может, это всё от того, что они не видят миры над своей головой каждый вечер? Глупая идея.
Романа не знала, сколько времени просидела на раскаленном скате крыши – вольность неслыханная для повелителей времени, чувствующих время так, что могут отмерять его с точностью до сотых долей секунды, не прибегая к часам или каким-либо другим приборам. Возможно, она даже задремала, прислонившись спиной к одной из антенн защитного поля. Но её не интересовало, что именно с ней такое творилось, не после встречи лицом к лицу с древней императрицей Пандорой, едва не отправившей её в Матрицу и не занявшей её тело. Главным было то, что она была жива. Пока. И это было ключевым словом. Женщина тяжело поднялась со своего наблюдательного пункта и тем же путем вернулась в свои покои, едва не улетев вниз на последнем повороте карниза. Заря уже начинала окрашивать оттенками пурпура край небесного свода. Новый день, новые часы мучений в её персональном аду.
– Доброе утро, мадам Президент! – с чуть отстраненной сонливой улыбкой поприветствовал её один из стражников и лишь потом спохватился. Мадам Президент должна была прийти из совершенно другой части комплекса – из покоев у него за спиной. И уж точно не в таком виде – босой, в заляпанной грязью ночной рубашке. Романа кивнула, и за время этого нехитрого движения её лицо закаменело, взгляд стал напряжённым, будто в этот самый момент она подписывала смертельный приговор нерадивому стражнику.
– Скажите начальнику службы безопасности, что я более чем недовольна его работой. Я вышла из покоев босиком и прошла половину комплекса, не встретив на своем пути ни какого препятствия. Если я могу выйти вот так, то кто-то может и войти… – женщина устало опустила веки и закрыла лицо ладонью, стараясь скрыть зевок, а потом гаркнула: – Вы оглохли?
Стражник поспешно скрылся из виду, путаясь в ногах и норовя свалиться с какой-нибудь лестницы от испуга. Никто доселе не слышал, чтобы леди Романадворатрелундар кричала на кого-нибудь, она всегда славилась своим спокойным нравом и выдержкой, граничащей с равнодушием. Но всему приходит конец. Уже к вечеру по Капитолию ходили слухи, что у Мадам Президент нервный срыв и ей бы стоило поправить здоровье.
Она разбиралась с документами о заключенных. В основном галлифрейцы попадали в катакомбы из-за оплошностей: по мелочи рассказывали во времена своих путешествий что-то не то, ошибались с датировкой событий и пересекали свои временные линии. Такая тщательность позволяла Галлифрею существовать уже многие века изолированно, а его обитателям выступать исключительно в роли наблюдателей за развитием Вселенной.
На каждом из приговоров требовалась её подпись. Вначале Романа честно прочитывала каждое свидетельское показание, анализировала, но к вечеру она обходилась только тем, что прочитывала обвинение и судила уже по размаху нарушений, не вдаваясь в подробности. Дышать от этой книжной пыли и нудной волокиты было тяжело, ворот будто душил, в районе левого сердца несильно покалывало, и боль отдавалась где-то внизу живота. Так что наказание заключенному, укравшему ТАРДИС и нарушившему ход нескольких тысяч событий, было самое строгое – принудительная регенерация и пожизненная ссылка на планету пятого уровня. Леди Президент даже не вдавалась в подробности всех событий и с заметным облегчением отложила очередное дело. Но, несмотря на все старания, папка с разобранными делами как будто не думала увеличиваться, будто и не сидела Романа за этим столом уже не первый час. Дьявол бы побрал эту бюрократию. Женщина отхлебнула жжёный кофе из чашки – все-таки не умели на Галлифрее готовить такие вещи правильно – и от отчаянья положила голову на руки, втягивая запах бумаги, пыли и свежих чернил носом, да так и провалилась в какую-то муть. Ей мерещились бомбёжки и крики, странный скрежет и, наконец, голос. Знакомый, спокойный, выверенный, ведущий её куда-то наверх, к выходу. Доктор всегда знал, что нужно делать, даже если не знал что происходит.
Очнулась Романа уже в своих покоях – раздетая догола и заботливо уложенная в кровать. Однако подавать виду она не стала и принялась оценивать обстановку из-под полуопущенных ресниц. Шторы были задернуты не до конца, и в щель между ними можно было запросто разглядеть густой вишневый кисель надвигавшихся вечерних сумерек. Выходит, она проспала не меньше пяти часов. Её супруг сидел в кресле, подманив к себе летающий светильник и что-то читая с тусклого экрана. Но попытка Романы притвориться спящей и хоть немного понаблюдать оказалась бесполезной, стоило ей попытаться двинуть затекшей рукой.
– Ты пришла в себя, дорогая, – что-то в том, как её всегда тактичный супруг произнес это простое обращение, никогда доселе им не использовавшееся в отношении нее, заставило все внутри у Романы сжаться в тугой узел, вырвавшийся из горла приступом кашля. Она поспешно села в постели, устроившись по-турецки на простыне. – Романа, не вставай, не стоит, не в твоем положении…
– О чем ты? – недоуменно спросила Романа. Бракс посмотрел на нее так, как когда-то очень давно смотрел на нее, еще совсем юную, не понимавшую неписанные истины, пытавшуюся оспорить тысячелетние правила. Он печально кивнул, будто жена его была чем-то смертельно больна и на его плечи легла обязанность рассказать ей все.
– Ты не замечала за собой странности? – начал он издалека, пытаясь как-то окружить её незримой заботой, но она была лишь липкой и противной, как паучья сеть. И Романа была мухой, бьющейся о стекло в поисках выхода.
– Нет, ничего такого, до сегодняшнего дня со мной всё было в полном порядке, – пожала плечами Романа, пытаясь понять, что же от нее хотят.
– Все в твоем окружении заметили изменения, по мелочи, в основном: изменение вкусовых пристрастий, бессонница, раздражительность, рассеянность, ослабление памяти. Ты перестала чувствовать время так, как надо… Сколько мы с тобой разговариваем?
– Я не понимаю, к чему ты клонишь, – Романа устало откинулась обратно на подушки и уставилась в потолок, пытаясь почувствовать потоки времени, но и вправду, она не смогла на них сконцентрироваться, точность ускользала, и речь даже не шла о долях секунд – что можно было списать на недавний обморок. Она не могла понять даже о каких минутах шла речь, так что ответила спасительному потолку, а не мужчине в комнате: – Минут семь-десять. Счастливые часов не наблюдают.
– Я ценю твои знания земной литературы, но твой ответ совершенно не достоин повелительницы времени, хотя тебе многое теперь простительно, – Ирвинг как-то отрешенно закончил предложение, будто ему было больно. Хотя было ли ему действительно неприятно то, что он знал, еще предстояло выяснить. – Две минуты, сорок шесть секунд и восемь сотых от начала первого звука до конца последнего звука моего вопроса.
– И что ты хочешь этим сказать, что я недееспособна? Что меня надо отправить в отставку и выбрать нового президента для нашей планеты? – раздраженно ответила Романа. Ей совершенно не нравилось то, как Бракс старался огородить её от надвигавшихся проблем с далеками.
– Я всего лишь хочу тебя поздравить… проклятье Пифии над тобой, по всей видимости, не властно. Результаты анализов придут утром, но уже сейчас доктор с уверенностью сказал…
– Твой брат тут ни при чем, – резко оборвала его Романа, подскочив на кровати. Перед глазами у нее тут же поплыли черные мушки, от этого рыка Браксиатель, и без того утопавший в слишком большом кресле, дёрнулся, будто его ударили. Однако замешательство это длилось с секунду, после чего мужчина, видимо, что-то решил для себя, поменяв заранее заготовленную речь так, чтобы включить в нее открывшийся факт, и легко встал, пересаживаясь на край кровати, все еще на почтительном расстоянии, соблюдая мнимые границы стеклянного купола.
– О? Должен поздравить его, он сделал то, что не удалось мне за столетия. Завоевал тебя. Знаешь, теперь многое встало на свои места. Почему он вернул тебя на Галлифрей, почему ты так поспешно дала согласие на брак, даже не спросив, кто именно из дома Лангберроу просит твоей руки. Ты действительно думала, что он женится на тебе после того, как обесчестил? – Романа открыла было рот, но её муж предупредительно поднял руку, и женщина обреченно кивнула.
Отныне она была марионеткой. Запуталась в паутине и стала куклой в руках своего излишне благородного мужа. Браксиатель ни за что не поверит, что про беременность она не знала и что она вообще не знает кто отец еще не рожденного ребенка, ибо до этого дня она считала себе девственницей. Единственное, на что можно было списать её неведение, это на провалы в памяти, слишком маленькие для ретроградной амнезии, слишком похожие на действие реткона. Неужели Доктор с ней так поступил? Нет, это точно не был Доктор, но в любом случае это было её полное поражение. Она потеряла единственный способ быть собой в этом мире, переплетенном придворными интригами.
Тем временем Браксиатель продолжал в таком тоне, будто рассказывал, чем отличается парадокс первого типа от второго первокурсникам:
– Да, его прежняя супруга давно отправилась в Матрицу, но это не значит, что он захочет наступить на эти грабли снова. Он всегда бежит от боли. Обжегшись на молоке, дуют на воду… Единственное, что я не пойму – это почему ты не воспользовалась шансом скрыть всё, пока еще была возможность? Не подпустила меня к себе? Неужели я тебе настолько противен? В любом случае, если это ребенок Доктора, то никто не узнает наш маленький секрет. Я признаю его как своего сына или как свою дочь. Твоей репутации повредит бастард. Оба бастарда. А теперь отдыхай и набирайся сил.
Мужчина поднялся, с нарочитой нежностью поцеловал всё ещё ничего не понимавшую Роману в макушку и направился к выходу из покоев. У самой двери он замер, положив руку на ручку, и добавил, будто всё же решив её добить:
– Совсем забыл, я не понимаю еще одного твоего решения. Почему ты приговорила своего любовника к смерти? Моего брата казнят сегодня на закате по твоему приказу.
Быть может, у Романы и нашлось бы что-то в свою защиту, быть может, она рванула бы с места и успела бы еще всё отменить и переиграть, но вместо этого она испуганно и громко вскрикнула, закрывая рот ладонью. И рухнула обратно на кровать – и без того сильно измотанное тело вновь предало правительницу Галлифрея. Она провалилась в темноту, но и беспамятство не принесло её душе облегчения.
3
– Но и беспамятство не принесло её душе облегчения, моя дорогая Клара, – этими словами мистер Воланд закончил свой рассказ, и за последовавшей паузой раздался первый раскат грома, заставивший очарованных слушательниц вздрогнуть от неожиданности. Непривычно сухой лондонский воздух был пронизан электричеством, а на небе за считанные минуты уже успели собраться низкие кучевые облака, до которых, казалось, можно было дотянуться рукой. Они походили на волны слегка подтаявшего черничного или черносмородинового мороженого, а может и на то и на другое.
– Ваш рассказ очень занимателен, но он ничего ровным счетом не объясняет: ни того, откуда берутся эти ваши синие искры, ни где этот Галлифрей… Галлифрей же? – уже неуверенно переспросила Клара, которой история показалась слишком живой, даже правдивой. Но она так искусно была убрана в рамки явно фантастичной истории, что довольно банальная фабула о женщине-судье, признавшей виновным своего любовника и брата мужа в угоне машины и засадившей его в тюрьму, превратилась в некое подобие романа, который хотелось дослушать до конца и именно у этого рассказчика.
Клара нервно сморгнула, не понимая, что с ней происходит, потому что Роза, её единственная опора в этой ситуации, поспешно собирала свои вещи, внезапно выяснив, что время, отведенное на обед, уже давно вышло и что она всенепременно получит нагоняй от начальства.
– Кларрита, ради всего святого, прости меня, но это опоздание мне точно не простят, – жалобно, но в то же время полушутливо извинилась девушка и оставила уже на другой щеке подруги всё такой же противно-карамельный след, от которого та самая Кларрита поморщилась, но только тогда, когда Роза отвернулась, забрасывая сумку через плечо и кивая, – мистер Воланд…
В глазах Клары читалась незримая мольба: «Не оставляй меня тет-а-тет с этим психом! Не оставляй!», – но Роза её проигнорировала, почти бегом направляясь к скрытому от взглядов магазину. А её подруга осталась сидеть на краю фонтана.
– Так значит, Кларрита,– её имя, искаженное ради шутки, превращенное в какое-то чужое, в устах этого мужчины звучало как-то по-другому, напоминая раскаты грома. И даже это притягивало, и тут же отталкивало, будто огонь, завораживающий и опасный. То, что этот Теодор был опасен, с каждой минутой становилось всё более заметно.
– Светлая, ясная, если переводить с латыни, – продолжил доктор Воланд. – Сказал бы, что оно мне нравится, но это будет ложью… Мне никогда не нравилось это имя, слишком уж явная претензия на святость.
Вместо ответа Клара отрицательно замотала головой, пытаясь понять, что же с ней происходит и почему она всё ещё не ушла. Но понять она не могла. Доктор Воланд пугал, но в то же время идти ей сейчас было не к кому. А тут была хоть иллюзия, что она нужна хоть кому-то. Не идти же к отцу, который женился во второй раз, не успела даже пыль осесть на семейных фотографиях после смерти матери. Мисс Освальд преследовала смерть, она забирала всех, кто ей был дорог, оставляя её на пепелище. Клара уже боялась к кому-то привязываться. Потому что она рано или поздно не выдержит… Может, она сама себе надумала эти приступы паники, вообразила, что ребенок её убьет, просто чтобы стало легче решиться на аборт? Время еще было.
– Убийство, пусть и нерождённого, – это грех, – словно прочитав её мысли, произнес Воланд и уставился пустым взглядом на грозовую тучу. – Говорят, что грозы – это признак того, что на небесах кем-то недовольны. Скоро начнется ливень, вам следовало бы найти укрытие.
– У меня есть зонт, чего нельзя сказать о вас, – парировала мисс Освальд и ехидно добавила: – Знаете, для человека, так плотно знакомого с наукой, вы слишком… ну, не знаю, слишком…
– Сентиментален? Вы это слово искали? – с лукавой ухмылкой предположил мужчина. Ему явно нравилась затеянная игра в кошки-мышки, только вот роль мышки Клару совсем не устраивала.
– Нет, не его… скорее метафизичен, но это тоже где-то рядом, никто из нас не попал в десятку, – девушка смущенно улыбнулась, поспешно поднялась с парапета и встряхнула свою кофту, прежде чем набросить её на плечи. Воланд последовал её примеру, тяжело опираясь на трость. Казалось, что он и идти быстро сейчас не сможет, но вот его лицо всё еще было таким же насмешливо-спокойным, будто это его совершенно не заботило.
– А я и не целился в десятку. Иногда шестерки достаточно, чтобы выиграть приз, как сейчас, например.
Вместо ответа Клара вспыхнула, как школьница. Да что он вообще себе позволяет, и почему она никак не отправится восвояси, вместо того, чтобы слушать про какие-то дурацкие искры из уст не особо вменяемого физика из Праги. Да и акцент его был каким-то не таким, как следовало. Будто бы восточный, даже славянский. На первый взгляд, но у Клары, учившейся всегда достаточно прилежно, не было точной уверенности, что призвуки были чешскими, Воланд мог быть изначально родом и не из Чехии, и один слой акцента накладывался на другой, в любом случае она ничего не знала. Но мысль эту ей додумать не дали – спустя секунду мужчина продолжил, и его слова могли сойти за извинение:
– Я правильно предположил, ваша улыбка в точности такая, как была у одной моей знакомой. Как жаль, что…
Где-то прямо над ними сверкнула вспышка молнии, а секунды через две раздался оглушительный гром, так что именно это за знакомая услышать так и не удалось. Воланд указал набалдашником трости в сторону одной из витрин, будто прося Клару поторопиться, и он был прав, первые капли горячего, пахнущего чем-то мерзким, дождя уже расплывались темными пятнами на слишком раскалённом для Лондона асфальте. Но когда она обернулась в дверях, найдя убежище в чайном магазине, Воланда за спиной не оказалось. Он будто исчез, растворился в сером дожде и раскатах грома.
– Я могу вам чем-нибудь помочь? – раздалось где-то в глубине, Клара прищурилась, пытаясь понять, откуда в этом полумраке исходит голос, и наконец заметила в дальнем углу пожилого мужчину в фиолетовом бархатном пиджаке. Он сидел за столом и в тусклом свете настольной лампы разбирал или, наоборот, собирал какой-то заказ. Отовсюду на девушку навалилось громкое тиканье, все эти десятки часов словно ждали, когда она пересечет порог и осознает, куда попала, прежде чем оглушить её своим ходом. Каждые имели свой голос. Те, большие и темные в центре зала, напольные с позолоченным маятником, говорили «прос-ти, прос-ти», те, что были ближе к ней, тоже напольные, но в светлом корпусе, будто все время повторяли «при-вет, при-вет», зеленые на стене твердили «ус-тал, ус-тал», еще откуда-то слева раздавалось что-то вроде «смо-три, смо-три».
– Да. Нет. Не знаю, здесь же был чайный? – не найдя ничего умнее, спросила озадаченная Клара.
– Чайный? Вы что-то перепутали, милочка, чайного в этих стенах никогда не было, – как-то невесело ответил ей мужчина и снова вернулся к своему занятию, и уже себе под нос пробубнил: – Ходят тут всякие, часы беспокоят…
Девушка вернулась к двери с твердым решением во что бы ни стало оказаться в чайном и посмотрела через мутное стекло витрины – но то было слишком грязным, чтобы что-то через него увидеть, так что Клара решительно открыла дверь – там, на улице обнаруживалась гроза и привычная витрина чайного. Но дверь, единственная дверь в чайный вела сюда. В какую-то то ли антикварную лавку, то ли мастерскую часовщика с совершенно непрозрачными окнами. Как такое могло быть?
– Ты опять не заперла дверь, – услышала девушка краем уха, когда высунулась под поток дождя, судорожно пытаясь понять что же не так с этим миром. Конца разговора она не слышала, но когда снова открыла дверь, то всё же попала туда, куда хотела – в чайный магазин.
Странный день. Очень странный.
Клара не слышала ни единого объявления о грядущем курсе лекций. О нём не кричали по телевизору, не говорили по радио, ни в одной паршивой газетке не было ни строчки, в интернете тоже никто ничего не постил, но почему-то все о нём знали. И каждый знавший посчитал своим долгом прийти.
Казалось, что в этой огромной аудитории собрался весь просвещенный Лондон. Люди сидели за рядами, сидели на принесённых стульях, сидели на ступенях амфитеатра и даже стояли вдоль стен, так что девушке, занявшей место в девятом ряду у самого центрального прохода, несказанно повезло.
Автор: lady in aquamarine (она же фикбуковская Лисия)
Бета: Steblynka
Иллюстратор(ы): Madwit
Персонажи/Пейринг: Романа II, Доктор VIII, Клара Освальд, Браксиатель, Воланд, Азазелло, Фагот, Бегемот
Дисклеймер: Торжественно клянусь, что замышляла шалость и только шалость. Все права принадлежат BBC, BIG FINISH и М.А Булкакову
Тип: гет
Рейтинг: R
Жанр: кроссовер, AU к событиям ньюскула, драма, философия.
Размер: макси, кол-во слов ~ 20. 000
Саммари: «История в истории», где в события современного Лондона вписаны тесно переплетающиеся с действительностью «галлифрейские главы», описывающие жизнь и метания предпоследней Мадам Президент в предвоенные годы и в последние дни Войны Времени. Клара Освальд, школьная учительница, носящая под сердцем ребенка умершего Дэнни, при таинственных обстоятельствах встречается с приезжим профессором Теодором Воландом из Карлова университета, который прибыл в излишне душную английскую столицу с курсом лекций по астрофизике. В его истории, начатой в качестве, казалось бы, шутки или диковинной сказки, рассказанной ей и ее подруге Розе, слишком много деталей, чтобы они были придуманными.
С каждой новой встречей, с новым фрагментом рассказа, девушка все больше начинает узнавать людей, с которыми встречается каждый день. Так в Джоне Смите – завхозе она узнает осужденного на вечное изгнание Доктора, а в одной из ассистенток своего нового знакомого – леди Роману, которая по глупости и наивности выскочила замуж за брата Доктора – Браксиателя, который больше плетет интриги с ее участием, нежели действительно что-то испытывает к своей супруге. Это может быть случайным совпадением, может быть, мистер Воланд просто взял внешности людей за основу своей выдумки… а может быть, и нет. И при чем тут странная антикварная лавка с десятками часов, появившаяся вместо привычного чайного магазина?
Примечания: фик написан на Big Who Bang 2016
Предупреждения: смерть персонажа.
Ссылка на пост иллюстраций: bifwhobang.diary.ru/p209046263.htm
Ссылка на скачивание: fb2 | doc
1Лондон неизменно притягивает к себе разного рода людей, да и не только людей. Город этот, серо-сизый, туманный и подкопчённый, настолько похож на бездну, что любой прошедший по его улицам пару кварталов, исчезает из поля зрения, будто его и вовсе не было. Конечно, это всего лишь иллюзия, но тем необычней был незнакомец, которого Клара Освальд встречала каждый день по дороге на работу. Они никогда не разговаривали, только кивали друг другу, встречаясь на одном и том же нерегулируемом пешеходном переходе. Она не знала его имени, не знала ничего, кроме того, что этот мужчина носит отвратительные бархатные пиджаки и похож на одного их тех художников, что часто ловят туристов и просто прохожих за рукав, предлагая за пару фунтов нарисовать портрет.
И тем больше она была удивлена, когда спустя несколько учебных недель после Рождества, уже ближе к весеннему равноденствию, в школе появился новый завхоз. Представили его как Джона Смита, но сам он просил называть его Доктором. Это был тот же самый человек с перекрестка, только он словно вмиг постарел лет так на двадцать. Ни морщины, ни что-то еще возраст внешний не прибавило, но как-то неуловимо изменился взгляд – что-что, а читать по глазам правду Клара умела. И Доктор этот был отныне крайне несчастен, обижен на весь мир, но больше на себя, но спрашивать «почему» девушка не хотела, да и ни к чему ей это было. В те дни она сама не знала, что такое боль сердечной потери, и каждый обед строила глазки учителю математики – Дэнни.
Таинственный незнакомец с момента своего разоблачения перестал быть загадкой для Клары, стал таким же серым, как и все вокруг, и она смело вычеркнула это наблюдение из своей головы до того дня, когда все в школе надели траур и стали шептаться за спиной у юной учительницы, принесшей директору справку от вполне определенного врача. Мистер Пинк погиб под колесами машины, оставив своей избраннице напоминание о себе: ребенка, девочку, убить которую в утробе не поднялась рука.
Дети играли во дворе школы, их громкие, визгливые голоса доносились с улицы через распахнутое окно, когда Доктор тихо приоткрыл дверь, просовывая голову в образовавшуюся щель, и тихим голосом спросил, что случилось со шкафом. То был, наверно, первый раз, когда Клара услышала голос этого мужчины после шапочного знакомства в учительской, и её повторно поразили отрешенные, лишенные каких-либо эмоций фразы.
– Дверца слетела с петель, – улыбнувшись из вежливости, ответила учительница, но уголки ее рта тут же опустились вниз, возвращаясь к странному выражению вселенской скорби на лице, что бывает обычно только у людей, неоднократно терявших близких. Клара сделала вид, что вернулась к проверке тетрадей, исподтишка наблюдая, как мужчина аккуратно скользнул пальцами по дешевой стенке из ДВП, в которой теперь не хватало довольно большого куска, замеряя образовавшуюся брешь, с философским выражением лица прищелкнул языком и, оставив инструменты на одной из дальних парт, ушел в свою каморку, очевидно, не желая портить кабинет опилками.
Девушка страдальчески покосилась на стопку ученических работ, малодушно думая о том, что в декрете ей не придется заниматься такими вещами, а потом опустила глаза вниз – живот еще даже не начинал округляться, так что дети ничего не знали и могли только гадать, почему обычно теплолюбивая мисс Освальд отныне постоянно проветривает свой кабинет, открывая все окна настежь, и обмахивается раскрытой книгой. С каждым новым днем Клара чувствовала, что растущая под сердцем малышка вытягивает из нее жизнь, по капле, по крупице, что она меняет себя на неё. Врачи говорили, что с ребенком всё в порядке, что здоровье позволит Кларе не только родить дочь без проблем, но и завести ещё детей, но с того самого дня, когда Дэнни попал под колеса, Клара знала, что она последует за ним… Стоит только немного подождать.
Сопровождаемая глубоким вздохом последняя на сегодня оценка пристроилась под чертой. Теперь можно было и покинуть эти злополучные стены. Бросив беглый взгляд на часы, Клара медленно выползла на улицу, вдыхая загазованный воздух, пропитанный серой пылью. Она равнодушно спустилась в метро, инстинктивно защищая себя почти пустой, но объемистой сумкой, и вышла через три остановки, двигаясь вдоль многочисленных витрин универмага с одной целью – добраться до единственного человека, который не осуждал ее за внебрачную беременность. Спасение это звали Роза.
С Розой Клара познакомилась очень давно, когда они обе играли на одной детской площадке. Они даже ходили в один класс, только вот уделом подруги стала работа продавщицей, проживание в одной квартире с крайне любящей скандалы мамой и бойфренд, разыскиваемый за угон машин. Ах да, еще был мальчик Тони, которого девятнадцатилетняя Роза родила неизвестно от кого, ибо на чернокожего Микки – того самого бойфренда – малыш был совсем не похож.
– Эй! – вместо приветствия Клару сжали в крепких, таких же удушающих, как пыльный город, объятьях, от которых на какой-то момент вновь вернулось ощущение жизни, но на самом деле это были последние пузыри на воде, оставленные утопающим. Роза не знала про предчувствие, о нем будущая мать вообще никому не рассказывала.
– Я был уверена, что ты придешь, специально отложила обед, – перекисная блондинка с непрокрашенными черными корнями радостно улыбнулась, непонятно зачем чмокнула подругу в щеку, оставляя на коже липкий пахнущий карамелью след, и суетливо нырнула вглубь магазина, чтобы отпроситься и через минуту выскочить из помещения, таща Клару за руку к фонтану, который не давал живительной прохлады, а только нещадно пах цветущей водой и пролитым на гранит прокисшим пивом.
Мегаполис, обычно безучастный к своим обитателям, словно проникся зарождавшимся нехитрым разговором, запиваемым приторно-сладкой теплой вишневой газировкой из жестяных банок и заедаемым припасёнными сэндвичами. Он заботливо отвел от площади ненужных свидетелей, оставляя двух уже не детей наедине обсуждать один из самых коварных вопросов вселенной: есть ли кто-то еще за пределами этой планеты. Роза, шаркавшая потертыми красным кедами по асфальту, активно жестикулировала, размахивая наполовину пустой трехсоттридцатимиллилитровой тарой, и отчаянно отстаивала право на жизнь инопланетян. Её собеседница, заботливо постелившая на гранитный бортик теплую защитно-зеленую кофту и не достававшая каблуками черных лакированных туфель до мостовой, всячески пыталась убедить подругу, что, даже если инопланетяне существуют, мы никогда не сможем общаться с ними. На ее стороне были и теория относительности Эйнштейна, в которой нет ничего быстрее света, и явления культурных различий на примере тех же индейцев, почти полностью уничтоженных колонистами из Европы.
У Клары как у человека с отличием закончившего колледж и преподававшего в школе уже не первый год были козыри в рукавах, именовавшиеся знаниями, но ее подруга была куда более подкована в умении говорить обо всем и ни о чем сразу. Так что неизвестно, чем бы закончился этот спор, если бы где-то за углом не взвизгнула гудком машина. Испугавшись этого звука, Клара подавилась куском непрожеванного хлеба с тунцом и громко закашлялась, тут не помогли даже постукивания по спине. Обед рывком вернулся на свое место в желудке, и Клара тяжело схватилась за живот, силясь отогнать черные пятна, плавающие перед глазами. На секунду в солнечных зайчиках и темных кругах ей померещилось что-то странное, будто сизое от копоти небо раскололось на две рваные части и в глубокой черноте космоса мелькнула рыжая, апельсиново-красная планета. Но приступ кислородного голодания прошел, и все стало как обычно. Серый город, мутный загазованный воздух и измученные орехово-коричневые глаза Розы, с любопытством таращившиеся куда-то поверх макушки собеседницы. В желании выяснить, что же привлекло внимание подруги, Клара обернулась и отчетливо почувствовала, что челюсть ее стремительно падает, норовя соприкоснуться с полом.
На скамейке неподалеку от них пристроилась прелюбопытная компания, состоявшая из двух мужчин и поистине гигантского кота, на шею которого была повязана белая бабочка. Шерсть кота переливалась всеми оттенками черного, уходя в какие-то неестественные синеватые оттенки, а сам хозяин этой чарующей шкуры, устроившись на широкой спинке скамейки, вальяжно и размеренно перебрасывал распушенный длинный хвост то на один, то на другой бок, словно следя за игрой двух своих спутников. Назвать незнакомцев владельцами кота язык у девушки не повернулся бы.
Между мужчинами прямо на недавно окрашенном, но уже высохшем сидении стояла складная шахматная доска, по всей видимости, крайне дорогая и относительно новая, ее поверхность, набранная из черного дерева вперемешку с незнакомой почти белой древесиной и покрытая прозрачным лаком, неестественно бликовала на мутном Лондонском солнце. Партия, разыгрываемая незнакомцами, уже почти подошла к концу, но это вовсе не мешало рассмотреть самих играющих более чем подробно. Мужчине, пристроившемуся справа, облаченному в белоснежный костюм-тройку и придерживавшему левой рукой аристократического вида трость, норовившую сползти на землю, можно было дать лет сорок, даже сорок пять. Возраст этот еще не проявился ни ранней сединой, ни глубокими морщинами, «гусиные лапки» у глаз и несколько борозд, пересекавших лоб, только добавляли солидности. Он был высок, но не походил на тех франтов-богомолов, которыми часто казались худые и рослые люди. В партии ему достались черные фигуры, и сейчас он с королевским достоинством приложил съеденного белого ферзя к узким губам, скривившимся в саркастичной улыбке, прежде чем отложить его в сторону.
Оппонент его был крепко сбитым коренастым мужчиной с неровно обкромсанными рыжими вихрами, и Клара бы не удивилась, если бы увидела на тыльной стороне жилистых ладоней синие наколки моряков, но татуировок у мужчины не было видно, пусть и внешность у него была крайне неприятной – взять, к примеру, тот выпирающий изо рта клык. Одна эта мерзкая деталь словно стирала вмиг все хорошее, что было или могло быть в этом человеке. Ситуацию не спасали стрелки на явно дорогих болотно-зеленых брюках в мелкую елочку и расстёгнутая пуговица на желтоватой рубашке.
Конечно, такое навязчивое внимание к своим персонам не могло остаться незамеченным, и один из незнакомцев, тот, чья трость так настойчиво пыталась сбежать, сначала повернул голову в сторону фонтана, а потом и вовсе поднялся со своего места и, чуть прихрамывая, подошел к ним.
– Прошу прощения, дамы, – незнакомец вежливо поклонился, и, несмотря на явную вычурность его жеста, казался он более чем уместным, – мы с моими спутниками стали невольными слушателями вашего разговора…
Голос мужчины был мягким и довольно тихим, но в нем чувствовалась какая-то вкрадчивая сила.
«Аристократ», – подумалось Кларе, смущенно покрасневшей и теперь теребившей уголок своей блузки.
«Путешественник во времени», – решила про себя ничуть не выросшая из детских мечтаний Роза и только захлопала глазами, изображая на манер голливудских актрис томную усталость, но на деле это выглядело, будто ей что-то попало в глаз и она силится проморгаться. Мужчина понимающе ухмыльнулся, но ничем кроме этого не выдал, что раскусил эту маленькую хитрость, и, как ни в чем не бывало, продолжил:
– Настолько я понял, вы обсуждаете возможность контакта с внеземными цивилизациями. Довольно странная тема для столь юных особ, вы так не считаете?
– Ну, не настолько мы уж юны, – отмахнулась Клара, чувствуя, что начавшая сходить краска вернулась на место, – тем более вряд ли нам когда-то удастся проверить, какая из наших точек зрения верна.
– Вы так уверены? – саркастично поинтересовался этот франт, чуть склонив голову на бок, и уселся рядом с девушками. – Откуда вы можете утверждать, что пришельцы с куда более развитых планет не живут среди нас?
– Они должны выглядеть… – Роза прикусила кончик языка и потерялась, – инопланетно. Зеленая кожа, антенны, ну, на крайний случай, эльфийские уши.
– Эльфийские уши? – в чуть кривоватой улыбке мелькнули неестественно белые фарфоровые зубы. – С какой стати инопланетянам эльфийские уши? Я бы сказал, что внешность жителей далеких должна походить на внешность землян. Конвергентное развитие. Это как крылья у птицы и крылья летучей мыши. Разное строение, но результат один.
– Так как же, по-вашему, отличить их от нас? – вполне закономерно поинтересовалась Клара, про себя отмечая, что у мужчины, смотревшего по большей части на грязные аквамариновые витрины, один глаз был совершенно черным, в то время как второй был почти изумрудным. «Гетерохромия» – вспомнилась ей статья из какого-то случайно прочитанного в приемной гинеколога женского журнала. Тот же дефект, что и у Бенедикта Камбербэтча, и у Дэвида Боуи, только вот если это выглядит эпатажно и довольно мило у людей, работающих в шоу-бизнесе, то вблизи, в обычной жизни, эти разные глаза были исключительно отталкивающей чертой. Может, именно из-за нее на безымянном пальце незнакомца не красовался вполне обычный аксессуар для мужчин его лет – обручальное кольцо.
– Говорят, что в глазах любого существа можно увидеть отголоски первого увиденного им солнца, стоит только присмотреться, – незнакомец подался вперед, будто хотел встать, но вместо этого как-то криво склонил голову набок, сверля колючим взглядом лица своих собеседниц. Спустя секунду он щелкнул пальцами рядом с набриолиненным виском, заставив Розу вздрогнуть от этого нехитрого, но в то же время совершенно неожиданного звука. Следом за этим она вдруг почувствовала, будто кто-то прикоснулся к ее лицу липкими холодными пальцами, заставляя повернуть подбородок навстречу, но, вот незадача, к ней никто даже пальцем не притронулся.
«Наверно, капля от фонтана попала», – решила девушка, пока мужчина неотрывно смотрел на нее, изучая.
– Вот ваше солнце было теплым, я бы сказал весенним… Да, пожалуй, где-то в конце апреля, числа двадцать седьмого.
– Господи, откуда? – недоуменно воскликнула она, перебирая в голове всех своих знакомых, которые могли подстроить такую нелепую шутку, но потенциального насмешника среди них не нашлось.
– Нет, я не знаком ни с вами лично, ни с кем-то из ваших друзей, – опередил следующий вопрос джентльмен, – но цвет ваших глаз отливает чем-то средним между золотом и медью. В них нет летнего янтаря. В то время как ваша подруга – дитя ноября. В ее радужке много серебристого инея.
Клара возмущенно фыркнула, потому что в ее понимании в кофейно-коричневом не могло быть ничего холодного, но перечить не стала. Мало ли кто как воспринимает мир.
– Я думаю, мы обе поняли вашу теорию, но какие же искры тогда в глазах у инопланетян? – насмешливые земные глаза вопросительно уставились на мужчину.
– О, это крайне занимательный вопрос, никогда не знаешь, как причудливо сложится свет звезды со светом внутренним, но единственное, что я могу сказать наверняка, так это то, что доверять людям с синими бликами нельзя, в глазах этих скрывается безумие отчаяния.
– И часто ли вам встречались такие глаза? – надменно спросила Роза, силясь припомнить всех своих знакомых с голубыми глазами.
– Не утруждайте себя, мисс, такие искры встречаются крайне редко, – снисходительно кивнул незнакомец, – но мне приходилось видеть и их. И, что удивительно, такие глаза почти всегда принадлежат женщинам, стремящимся к власти. Они меняют свое личное счастье на благо других и вспоминают о себе только тогда, когда становится слишком поздно… Ваша дочь будет такой, почти как Мэгги, – добавил он, глядя на Клару.
Клара опасливо закрыла живот сумкой и едва поборола желание отодвинуться. Чем больше они сидели здесь, тем меньше ей хотелось продолжать разговор, что вовсе нельзя было сказать о Розе, с детской непринужденностью готовой слушать еще и еще этой пустой болтовни.
«Он несет дребедень, наверняка шизофреник из какой-то семьи толстосумов, не удивлюсь, если он считает приставленного к нему врача частью своей свиты», – напугано подумала Клара, переведя взгляд на ту скамейку, где терпеливо продолжал сидеть клыкастый, а вот кот уже скрылся из виду.
– Уверяю вас, юная мисс, я вовсе не безумец, – мужчина полез в нагрудный карман жилета, выудил оттуда целую кипу одинаковых белых визиток с золотыми буквами и протянул англичанке одну.
«Доктор Теодор Воланд
Астрофизик
Прага. Карлов университет.»
Астрофизик
Прага. Карлов университет.»
Под этой надписью с левой стороны скромно пристроились витиеватый адрес электронной почты и телефонный номер.
– Экстравагантный иностранец – да, премного увлеченный своим делом – несомненно, но я точно не шизофреник, как вам могло показаться, – теперь не безымянный доктор как-то хитро дернул бровью вверх, когда Клара передала визитку подруге, вполне искренне удивившейся такому раскладу.
– Так значит, вы и есть тот профессор, который со следующей недели будет читать курс в Лондоне?
– Если вы знаете другого…– начал было мистер Воланд, но так и не продолжил – его взгляд застыл неподвижно на каком-то пятне на другом конце улицы. Пятно это стремительно приближалось и через несколько секунд приобрело вполне женские формы. По направлению к площади быстрым шагом двигалась блондинка неопределенного возраста, взъерошенная и взлохмаченная, и, очевидно, хорошо знакомая доктору Воланду, потому что он приподнял трость вверх, чтобы привлечь ее внимание.
Походка новой участницы этой сцены была крайне элегантной, несмотря на то, что шла она босиком, держа слишком легкие для такой погоды босоножки в руках. На секунду Розе даже показалось, что она не дотрагивается ногами до асфальта, а просто парит над ним, придерживая левой рукой норовившую упасть широкополую шляпу из темно-фиолетового фетра, на которой красовалась жуткая композиция из восковых фруктов. Там были и райские яблоки, и вишня, и рябина, а довершали композицию несколько виноградных листьев. Тот самый кот, несколькими минутами ранее наблюдавший за шахматной партией, трусил рядом с ней, словно указывая дорогу.
– Добрый вечер, мессир, – обратилась блондинка к мужчине, когда до фонтана оставалось с десяток шагов.
– Ты снова ходила к нему? – заботливо поинтересовался Воланд, очевидно, имея в виду кого-то, кого они оба знали.
– Да, мессир, – девушка моргнула, и от покорности, наблюдавшейся в начале ее реплики, не осталось и следа. Неотрывно наблюдавшая за сценой Клара едва снова не подавилась: ей померещились в серых глазах синие искры. – Но я не опоздала.
– Ты единственная, кто может явиться на пять секунд раньше назначенного времени и считать это большим достижением.
– Я не последняя, кто пришел. Еще нет…
– Он обещался быть завтра. Возникли проблемы в Нью-Йорке, – спокойно оборвал девушку Воланд. Та в ответ только закрыла глаза и приложила руку к груди, словно отгоняя тупую боль от сердца.
– С вашего позволения, мессир.
– Ступай, помоги с квартирой, и чтоб не как в прошлый раз, – серьезно напомнил мужчина, и девушка, решительно кивнув, двинулась прочь, по дороге увлекая за собой и важно переваливавшегося кота, и клыкастого, уже успевшего сложить шахматы и теперь тащившего их под мышкой. До слуха добралась лишь одна небрежно брошенная фраза, произнесенная грубым голосом:
– Он сегодня в том настроении.
В ответ блондинка кивнула. Оставалось только гадать, что эта парочка имела в виду, но придавать этому значение ни Клара, ни Роза не стали.
– Простите меня, дамы. Знаете, приезд сюда, пусть и на довольно короткий срок,– крайне хлопотное дело, – произнес доктор Воланд.
– Может, вам помочь? – слова слетели с языка прежде, чем Клара успела их поймать.
– Вы крайне любезны, я подумаю над вашим предложением. Не хотелось бы вас утруждать, особенно в вашем положении.
«И всё-таки, откуда он знает?» – школьная учительница недоуменно свела брови к переносице и еще раз придирчиво посмотрела на живот. Нет, определенно, беременность не должна была бросаться в глаза.
– Некоторые вещи достаточно заметны внимательному взгляду, – словно ответил на незаданный вопрос мужчина и, флегматично проводив взглядом удалявшуюся компанию, положил подбородок на сложенные на набалдашнике трости руки, – как бы их ни пытались скрыть.
Порыв спасительно холодного предгрозового ветра принес с собой запах канализации, вдобавок подняв тучу искристой пыли, но, когда импровизированная дымовая завеса спала, трио, сопровождавшее профессора, уже пропало из виду.
– Так о чем это я? – в зеленом глазе сверкнуло что-то непонятное, хитрое и самодовольное, а вот черный так и остался пустым. – Задушенная воротом церемониального наряда…
2
Задушенная воротом церемониального наряда Леди Президент сидела за лакированным овальным столом в комнате переговоров, лишь краем уха слушая то, что ей было уже давно известно. Члены совета говорили все одно и то же: о хрупкости мира, о возможной нехватке ресурсов для ведения войны, но аргументы, приводимые ими в пользу еще одного раунда переговоров, все уже были исчерпаны, а зависшее над головой проклятье – готовые к нападению полчища далеков – совершенно не собиралось рассеваться.
Единственным логичным выходом из сложившегося кризиса была война, и тут напыщенная раса политиков ничем не могла помочь, потому что эти выращенные в стерильных условиях государственные служащие не имели ни малейшего понятия, что такое жизнь за пределами стеклянных куполов цитадели. Иногда леди Романадворатрелундар искренне жалела, что взвалила на себя такую непосильную ношу, пытаясь доказать всем, что она способна изменить Галлифрей к лучшему.
За куполом бушевала очередная песчаная буря, и внутри раскаленного здания было предельно душно. Женщина отчетливо видела бисеринки пота, выступившие над губой у грузного канцлера, отвратительные, мерзкие, как и все в этом прогнившем на корню мире, она видела, как секретарь нетерпеливо ерзает на стуле, пытаясь задавить зуд от похождений по инопланетным борделям, и, конечно, от нее не могло укрыться то, как несколько советников переговариваются знаками, собираясь как-то надавить на нее, мнущуюся на месте в нерешительности.
В груди отчетливо не хватало места для полноценного вздоха, липкая слюна комками застревала в горле, а монотонные, пафосные речи наводили то странное состояние апатии, когда сознание словно запутывается, пропадает и растворяется, становится зыбким, похожим на густой кисель.
– Довольно! – голос резко вставшей со своего места женщины пронзил бурчание на манер молнии темной ночью. Романа сама испугалась того, как это прозвучало, и поспешно добавила, словно извиняясь: – У нас еще есть время. На сегодня все свободны.
– Но, мадам, – начал кто-то, чьего имени правительница даже не удосужилась запомнить.
– Все свободны, – повторила женщина и, не прощаясь, медленным шагом направилась к лестнице. Перечить ей никто не стал.
Главная Цитадель планеты под названием Галлифрей была, пожалуй, одним из лучших рукотворных творений, когда-то созданных в этой Вселенной. Острые башни жилого комплекса, связанные между собой десятками лестниц и переходов, походили на легендарный лабиринт Минотавра, с одной лишь только разницей – размер жилища полубыка был крохотным по сравнению с этим каменным городом под куполом. Но этот купол из силового поля, призванный скрыть наличие на планете жизни, был похож на стекло лаборатории. Будто весь народ добровольно отдал себя служению науке, став одновременно и ученым, и подопытным. Галлифрей медленно умирал, задыхался в своих традициях, и ничто не могло сдвинуть его с мертвой точки. Романа была одна из немногих, кто видел это, она хотела изменить этот мир, придя к власти, но сама оказалась погребена под церемониалом и традициями и теперь ничего не могла сделать. Она силилась изменить мир изнутри, но он изменил её саму.
Не было больше той наивной девчонки, которая, не задумываясь, ввязалась в смертельное приключение столетия назад, стоило предыдущему Лорду Президенту предложить ей покинуть планету. Да, в действительности это был Черный Страж, но это не умаляло того факта, что она скучала по тем временам, когда смерть дышала в затылок, скучала по простой одежде, по необходимости прятаться и не останавливаться… Но кого она обманывала? Не по недостатку проблем она скучала – она тосковала по совершенно другой причине. Причину эту звали Доктором, хотя свое настоящее имя он ей так и не назвал. Беглец, преступник и младший брат её мужа.
Романа до сих пор не верила, что всё произошло так, как произошло, что она так была ослеплена своей любовью, что не видела очевидного ровно до того дня, как обнаружила себя стоящей перед алтарем. То был не день свадьбы, но день смерти её надежд. Быть может, и она сама умерла в тот день, сказав «да» только для того, чтобы быть, как все женщины здесь – одинокой в своем мнимом счастье.
Достаточно ли было её желания, чтобы все изменить? Желания были меньшим, что могло ей помочь… Сорок лет на посту президента были тому доказательством. Она правила, но не принимала решений – за нее всё было решено десятками министров, этих канцелярских крыс, ей оставалось только подписывать указы. И это было ужасно, так же ужасно, как этот вечный вид из окна её покоев на западную башню с бесконечно бликующим куполом за ней. Оранжевое небо из-за энергетического барьера между миром «внутри» и настоящим миром, глушившего как ультрафиолет, так и инфракрасную часть спектра, казалось светло-голубым, тусклым и выцветшим, каким не было небо Земли, где она несколько раз побывала. Маленькая планетка на периферии Млечного Пути, только-только совершавшая свои первые шаги, не имела ничего общего с грузным и старым домом. Доктор любил этот мир, она тоже могла бы полюбить. Она готова была оставить Галлифрей навсегда, только чтобы быть рядом с ним, не как жена – тогда в её мыслях даже не было призрака этой безумной идеи – как друг, как ассистент, да хоть как домашняя кошка, но её вернули, как книгу на полку, потрепали, обещали жизнь и отняли, на прощание даже не обняв.
Она хотела отомстить, там, перед алтарем, но навредила только себе. Теперь Романа знала это, но изменить прошлое была не в силах. Церемониальный наряд нехотя поддавался дрожащим от усталости рукам, пуговицы и крючки, десятки метров тяжелой ткани, невыносимый накладной воротник, похожий на антенну радиотелескопа – все это было словно сделано для того, чтобы приносить невыносимые мучения.
– Моя леди… – она не слышала, как Браксиатель вошел, как закрыл дверь, и заметила его только тогда, когда тень супруга отразилась в зеркале, а он сам объявил о своем присутствии голосом, – тебя что-то тревожит?
Во имя Рассилона, это было хуже ада. Делать вид, что все хорошо, не иметь права сожалеть о своем решении. И она бы не сожалела, если бы брат Доктора её не любил обоими сердцами, если бы это приносило страдания только ей. А он любил, любил еще с тех пор, как она совсем юной девушкой уселась за ближайшую к лектору парту с тем самым выражением задора на лице, что теперь было сущей редкостью. Жизнь из детей на Галлифрее выдавливали по капли досуха, превращая остатки в идеально функционирующие винтики государственной машины. Но, к великому ужасу Леди Президента, в ней осталось что-то живое, что кричало и трепетало каждый раз, когда Браксиатель пересекал порог. То было не желание и похоть, а что-то другое. Жалость? Сочувствие?
– Много чего, но это не должно тревожить еще кого-нибудь. Не тебя, – ответила Романа, стыдливо запахивая полы верхнего платья, прежде чем повернуться лицом.
– Я все еще кардинал, пусть ты и стараешься отстранить меня от политики, – в этом голосе было столько человеческого отчаянья, что Романе пришлось до судорог вцепиться в свой наряд, чтобы не прижать мужчину к себе в попытке забрать эту боль. Но она не могла, не могла допустить такой ошибки – не могла подарить ему призрачную надежду, чтобы через пару минут отнять её, поэтому они так и стояли, сверля друг друга взглядами. Такие близкие, такие похожие, всего пара шагов разделяла их по прямой и преодолеть их ничего не стоило, но в на самом деле они стояли по разные стороны бездны.
– Тебе в этом гадюшнике нечего делать, – словно извиняясь за свое единственное правильное решение, она опустила глаза и принялась рассматривать стыки каменных плит пола.
– Я понимаю, что ты заботишься обо мне, но я мог бы помочь.
– Не думаю, что мы вообще можем что-то изменить. Ни я, ни ты, – Романа подошла к окну и распахнула створки настежь, но вместо такого желанного свежего воздуха в комнату ударило потоком жара.
– Быть может, наши дети смогут, – утешительно бросил Браксиатель, но от этой фразы женщину едва не согнуло пополам.
– Не раньше, чем закончится еще не начавшаяся война. Я не хочу, чтобы мои дети росли при бомбежках, – она так старательно избегала слова «наши», что сама не заметила, что спокойный разговор был готов перерасти в ссору. Но, в отличие от Романы, Бракс прекрасно знал, когда нужно вежливо откланяться и уйти со сцены. С его женой так было изначально: она словно возвела вокруг себя стеклянную стену и никого внутрь своего аквариума не пускала. Браксиатель не знал всех причин такого поведения, а все его попытки доказать, что доверять ему не только можно, но и нужно, разбивались о почти инфантильный эгоизм.
Романа, как правило, думала, что принимает все решения сама, но среди всех решений действительно её собственным в лучшем случае оказывалось каждое десятое, не больше. Быть может, в детстве она что-то могла для себя определить, лет до восьми, до инициации, до того, как Браксиатель стал её наставником в Академии. Судьба сама вела её к тому, что было ныне реальностью. А орудием судьбы Браксиатель нескромно считал себя. И чем больше это продолжалось, тем больше Романа – живая, бойкая, целеустремленная – превращалась в марионетку в его руках. И единственное, что пока ему не удалось сломать и склеить, как следовало, – это воображаемый стеклянный аквариум, в который его жена себя посадила. Она не подпускала его к себе, не давала даже намека на то, что его чувства взаимны. Холодное, спокойное уважение, скупая, четко выверенная забота и… ничего более.
Все его попытки сблизиться так, как и должны быть близки супруги, разбивались о стену то ли непонимания, то ли нежелания. И какой-то внутренний голос говорил, что тут не обошлось без влияния его совершенно ненормального брата. Сегодня все было тем же, что и годы ранее, двадцать восемь лет Романа держала оборону, но впереди у Браксиателя была вечность. Рано или поздно она должна была сдаться. С обреченным видом он покинул покои своей жены и притворил за собой дверь. В голове у него уже созрел план, требовавший не только решительности, но и большого коварства.
– Леди Президент потребовала найти Доктора, – сообщил он страже, вытянувшейся по струнке, стоило ему пересечь порог будуара.
– Вашего брата?
– Да, и… отправить его в катакомбы.
Порой решения даются нелегко, им приходится вызревать, как вызревают яблоки на дереве, а некоторые приходят в голову и обосновываются там на правах хозяев за несколько секунд между вдохом и выдохом.
Доктор с момента своего появления привлекал к себе слишком много внимания, он изначально был каким-то другим. Насколько всё с ним было иначе стало понятно, когда он, будучи почти подростком, похитил устаревшую ТАРДИС и вместе с еще одной беглянкой отправился колесить по вселенной. И все вскоре благополучно забыли бы о юном нарушителе порядка, если бы не одно «но». Этот побег оказался только началом. Доктор возвращался как преступник, возвращался как спаситель, как прошлое наводившего страх на всю историю Вальярда и как президент Галлифрея. Слава всем богам, что это продлилось недолго.
А потом появилась Романа. Девушка умная и прямолинейная, открытая всему новому и настолько наивная, насколько только можно было представить. Она так хотела совершить революцию в галлифрейском обществе, что кардинал, давно лелеявший план стать вторым Ришелье, польстился на её невинность. Сделал её главной фигурой своего маленького спектакля длиною в жизнь. И ошибся… Романа только делала вид, что ничего не знает и ничего не понимает. Она скупо и выверено улыбалась ему, едва обнажая жемчужные зубы, и, заправляя за ухо вьющуюся темно-каштановую прядь, всегда наклонялась куда ниже, чем следовало. Он играл с ней, она играла с ним. И в этом пасадобле на лично-политической арене еще неизвестно, кто был быком, а кто тореадором.
А однажды утром Романа исчезла. Не было ни записки, ни намека на то, что в действительности произошло. Даже вещи не пропали, только нижнее белое платье, что на Галлифрее считалось бельем, да расческа с зеркалом. Будто кто-то похитил её прямо из спальни. Долгих двадцать лет Браксиатель не находил себе места. Он не имел ни малейшего понятия, где находится эта Романа, но все смотрели на него как-то косо. Ну, конечно, женщин на Галлифрее куда меньше, чем мужчин, так почему бы не запереть избранницу в каком-нибудь из хранилищ его картинной галереи? Эти подозрения, слава Времени, никакой почвы под собой не имели, но желания заполучить себе в коллекцию и этот экспонат только добавили.
Она вернулась. С другим лицом, еще больше придававшим ей сходство с фарфоровой куклой, худая, похожая на скелет, изможденная и совершенно сломленная. Доктор принес её на руках, почти бессознательную и смотревшую на мир мутным взглядом. У врачей ушло немало времени, чтобы она пришла в себя. Но и без того не особо разговорчивая Романа наотрез отказывалась рассказывать кому-либо о том, где она провела эти несколько столетий, отделявших её нынешнюю от той, которая пропала из своего отсека комплекса. И её похититель тоже молчал. Браксиатель был уверен, что его брат был первопричиной всего того, что произошло с Романой, но доказательств не было. Эти двое, как подельники, покрывали друг друга.
У него не было выбора. Если он хотел получить то, что хотел, Доктор был более чем помехой. Между единокровным братом-бастардом и любимой – любимой ли или просто запретной? – женщиной Браксиатель выбирал женщину.
Дни тянулись, как годы, недели казались веками, а бессонница для Романы стала такой же неотъемлемой частью жизни, как дыхание. Хотя дышать с каждым днем становилось всё труднее. Она третий час лежала на спине и изучала потолок над головой, но ей давно уже были известны каждая трещинка, каждый блик от медленно ползущей полосы света, проникавшей через легкие шелковые шторы. Бесполезно. Сон сегодня к ней не придет, можно было даже не пытаться. Так, может, вообще не стоило столь бездарно тратить свое время? Романа в отчаянье перевернулась, утыкаясь лицом в слишком мягкие подушки, и тяжело выдохнула, прежде чем подняться. Из открытого настежь окна не приходила желанная прохлада, воздух был спертым, а пол под босыми ногами казался практически раскаленным – бетон, покрытый мраморными плитами и нагретый за день, не спешил остывать. Весь Капитолий был словно большая печь, где медленно плавились души его обитателей.
Романа страдальчески покосилась на свой обычный наряд – тяжелый, похожий на панцирь черепахи и совершенно не подходящий для того, что она задумала. Никто же её не увидит. В такой поздний час не спит только караул, да и он клюет носом. Женщина подошла к двери и тихонько её приоткрыла. Как и ожидалось, стража спала, прислонившись спинами к стене. Так же бесшумно Романа вернулась к окну и, придерживая подол ночной рубашки, уселась на подоконник, чтоб через пару секунд перебросить ноги на узкий карниз. Если бы кто-то хотел убить её – пришел бы именно этим путем, через окно, по карнизу, по аварийной лестнице, из другого здания Цитадели. Но путь Романы лежал вовсе не вниз, к спасительной и надежной земле, а вверх к остроконечным шпилям, наэлектризованным защитными полями – от бурь, от жесткого ультрафиолета, от сернокислотных дождей, что были на Галлифрее редкостью, но всё же случались. Да, так определенно было куда приятней, чем маяться в покоях. Сверху город был похож на огромную паутину, организованную, прагматичную, идеальную, но в то же время совершенно никому, кроме этого паука, не нужную.
Неужели вот такой была идеальная жизнь – жизнь под куполом, в вечной стагнации, в вечном покое? Нет, такое точно было не по душе Романе, ей нужно было движение, пусть даже вниз, по наклонной, но хоть куда, потому что то, что было уготовано ей здесь, было не жизнью, нет, просто существованием, тлением в ожидании конца, а она мечтала гореть. Обжигая ступни о раскаленные солнечные батареи, покрывавшие крыши башен, Романа добралась до самого высокого места, с которого была видна не только вся Цитадель, но и горы, цепью охватывавшие город, скрывавшие Капитолий от других таких же поселений. Город спал, даже не подсвеченный уличными фонарями, в них не было никакой необходимости уже целую вечность. Только из некоторых окон всё ещё лился желтоватый свет, но в целом единственным, что позволяло Романе хоть как-то видеть свой довольно опасный путь, был свет Пазитхи – луны Галлифрея. Сияние её было каким-то неестественно синим, контрастирующим с почти вишневым небом над головой. Световые фильтры защитного купола отключались на ночь за ненадобностью, обнажая настоящие цвета, но звезд всё же не было видно, ни намёка на привычный для землян Млечный Путь и созвездия. Только вишневая даль и огромный спутник, своим отражённым ярким светом заглушающий всё, что скрывается за куполом.
Там прячется целая Вселенная, та, которую она когда-то видела краем глаза и куда так мечтала попасть вновь. Земляне всегда рвутся вдаль, дайте им шанс – и они оторвутся от своих корней, станут призраками, а галлифрейцы так держатся за прошлое, что не дают будущему даже возможности стать настоящим. Может, это всё от того, что они не видят миры над своей головой каждый вечер? Глупая идея.
Романа не знала, сколько времени просидела на раскаленном скате крыши – вольность неслыханная для повелителей времени, чувствующих время так, что могут отмерять его с точностью до сотых долей секунды, не прибегая к часам или каким-либо другим приборам. Возможно, она даже задремала, прислонившись спиной к одной из антенн защитного поля. Но её не интересовало, что именно с ней такое творилось, не после встречи лицом к лицу с древней императрицей Пандорой, едва не отправившей её в Матрицу и не занявшей её тело. Главным было то, что она была жива. Пока. И это было ключевым словом. Женщина тяжело поднялась со своего наблюдательного пункта и тем же путем вернулась в свои покои, едва не улетев вниз на последнем повороте карниза. Заря уже начинала окрашивать оттенками пурпура край небесного свода. Новый день, новые часы мучений в её персональном аду.
– Доброе утро, мадам Президент! – с чуть отстраненной сонливой улыбкой поприветствовал её один из стражников и лишь потом спохватился. Мадам Президент должна была прийти из совершенно другой части комплекса – из покоев у него за спиной. И уж точно не в таком виде – босой, в заляпанной грязью ночной рубашке. Романа кивнула, и за время этого нехитрого движения её лицо закаменело, взгляд стал напряжённым, будто в этот самый момент она подписывала смертельный приговор нерадивому стражнику.
– Скажите начальнику службы безопасности, что я более чем недовольна его работой. Я вышла из покоев босиком и прошла половину комплекса, не встретив на своем пути ни какого препятствия. Если я могу выйти вот так, то кто-то может и войти… – женщина устало опустила веки и закрыла лицо ладонью, стараясь скрыть зевок, а потом гаркнула: – Вы оглохли?
Стражник поспешно скрылся из виду, путаясь в ногах и норовя свалиться с какой-нибудь лестницы от испуга. Никто доселе не слышал, чтобы леди Романадворатрелундар кричала на кого-нибудь, она всегда славилась своим спокойным нравом и выдержкой, граничащей с равнодушием. Но всему приходит конец. Уже к вечеру по Капитолию ходили слухи, что у Мадам Президент нервный срыв и ей бы стоило поправить здоровье.
Она разбиралась с документами о заключенных. В основном галлифрейцы попадали в катакомбы из-за оплошностей: по мелочи рассказывали во времена своих путешествий что-то не то, ошибались с датировкой событий и пересекали свои временные линии. Такая тщательность позволяла Галлифрею существовать уже многие века изолированно, а его обитателям выступать исключительно в роли наблюдателей за развитием Вселенной.
На каждом из приговоров требовалась её подпись. Вначале Романа честно прочитывала каждое свидетельское показание, анализировала, но к вечеру она обходилась только тем, что прочитывала обвинение и судила уже по размаху нарушений, не вдаваясь в подробности. Дышать от этой книжной пыли и нудной волокиты было тяжело, ворот будто душил, в районе левого сердца несильно покалывало, и боль отдавалась где-то внизу живота. Так что наказание заключенному, укравшему ТАРДИС и нарушившему ход нескольких тысяч событий, было самое строгое – принудительная регенерация и пожизненная ссылка на планету пятого уровня. Леди Президент даже не вдавалась в подробности всех событий и с заметным облегчением отложила очередное дело. Но, несмотря на все старания, папка с разобранными делами как будто не думала увеличиваться, будто и не сидела Романа за этим столом уже не первый час. Дьявол бы побрал эту бюрократию. Женщина отхлебнула жжёный кофе из чашки – все-таки не умели на Галлифрее готовить такие вещи правильно – и от отчаянья положила голову на руки, втягивая запах бумаги, пыли и свежих чернил носом, да так и провалилась в какую-то муть. Ей мерещились бомбёжки и крики, странный скрежет и, наконец, голос. Знакомый, спокойный, выверенный, ведущий её куда-то наверх, к выходу. Доктор всегда знал, что нужно делать, даже если не знал что происходит.
Очнулась Романа уже в своих покоях – раздетая догола и заботливо уложенная в кровать. Однако подавать виду она не стала и принялась оценивать обстановку из-под полуопущенных ресниц. Шторы были задернуты не до конца, и в щель между ними можно было запросто разглядеть густой вишневый кисель надвигавшихся вечерних сумерек. Выходит, она проспала не меньше пяти часов. Её супруг сидел в кресле, подманив к себе летающий светильник и что-то читая с тусклого экрана. Но попытка Романы притвориться спящей и хоть немного понаблюдать оказалась бесполезной, стоило ей попытаться двинуть затекшей рукой.
– Ты пришла в себя, дорогая, – что-то в том, как её всегда тактичный супруг произнес это простое обращение, никогда доселе им не использовавшееся в отношении нее, заставило все внутри у Романы сжаться в тугой узел, вырвавшийся из горла приступом кашля. Она поспешно села в постели, устроившись по-турецки на простыне. – Романа, не вставай, не стоит, не в твоем положении…
– О чем ты? – недоуменно спросила Романа. Бракс посмотрел на нее так, как когда-то очень давно смотрел на нее, еще совсем юную, не понимавшую неписанные истины, пытавшуюся оспорить тысячелетние правила. Он печально кивнул, будто жена его была чем-то смертельно больна и на его плечи легла обязанность рассказать ей все.
– Ты не замечала за собой странности? – начал он издалека, пытаясь как-то окружить её незримой заботой, но она была лишь липкой и противной, как паучья сеть. И Романа была мухой, бьющейся о стекло в поисках выхода.
– Нет, ничего такого, до сегодняшнего дня со мной всё было в полном порядке, – пожала плечами Романа, пытаясь понять, что же от нее хотят.
– Все в твоем окружении заметили изменения, по мелочи, в основном: изменение вкусовых пристрастий, бессонница, раздражительность, рассеянность, ослабление памяти. Ты перестала чувствовать время так, как надо… Сколько мы с тобой разговариваем?
– Я не понимаю, к чему ты клонишь, – Романа устало откинулась обратно на подушки и уставилась в потолок, пытаясь почувствовать потоки времени, но и вправду, она не смогла на них сконцентрироваться, точность ускользала, и речь даже не шла о долях секунд – что можно было списать на недавний обморок. Она не могла понять даже о каких минутах шла речь, так что ответила спасительному потолку, а не мужчине в комнате: – Минут семь-десять. Счастливые часов не наблюдают.
– Я ценю твои знания земной литературы, но твой ответ совершенно не достоин повелительницы времени, хотя тебе многое теперь простительно, – Ирвинг как-то отрешенно закончил предложение, будто ему было больно. Хотя было ли ему действительно неприятно то, что он знал, еще предстояло выяснить. – Две минуты, сорок шесть секунд и восемь сотых от начала первого звука до конца последнего звука моего вопроса.
– И что ты хочешь этим сказать, что я недееспособна? Что меня надо отправить в отставку и выбрать нового президента для нашей планеты? – раздраженно ответила Романа. Ей совершенно не нравилось то, как Бракс старался огородить её от надвигавшихся проблем с далеками.
– Я всего лишь хочу тебя поздравить… проклятье Пифии над тобой, по всей видимости, не властно. Результаты анализов придут утром, но уже сейчас доктор с уверенностью сказал…
– Твой брат тут ни при чем, – резко оборвала его Романа, подскочив на кровати. Перед глазами у нее тут же поплыли черные мушки, от этого рыка Браксиатель, и без того утопавший в слишком большом кресле, дёрнулся, будто его ударили. Однако замешательство это длилось с секунду, после чего мужчина, видимо, что-то решил для себя, поменяв заранее заготовленную речь так, чтобы включить в нее открывшийся факт, и легко встал, пересаживаясь на край кровати, все еще на почтительном расстоянии, соблюдая мнимые границы стеклянного купола.
– О? Должен поздравить его, он сделал то, что не удалось мне за столетия. Завоевал тебя. Знаешь, теперь многое встало на свои места. Почему он вернул тебя на Галлифрей, почему ты так поспешно дала согласие на брак, даже не спросив, кто именно из дома Лангберроу просит твоей руки. Ты действительно думала, что он женится на тебе после того, как обесчестил? – Романа открыла было рот, но её муж предупредительно поднял руку, и женщина обреченно кивнула.
Отныне она была марионеткой. Запуталась в паутине и стала куклой в руках своего излишне благородного мужа. Браксиатель ни за что не поверит, что про беременность она не знала и что она вообще не знает кто отец еще не рожденного ребенка, ибо до этого дня она считала себе девственницей. Единственное, на что можно было списать её неведение, это на провалы в памяти, слишком маленькие для ретроградной амнезии, слишком похожие на действие реткона. Неужели Доктор с ней так поступил? Нет, это точно не был Доктор, но в любом случае это было её полное поражение. Она потеряла единственный способ быть собой в этом мире, переплетенном придворными интригами.
Тем временем Браксиатель продолжал в таком тоне, будто рассказывал, чем отличается парадокс первого типа от второго первокурсникам:
– Да, его прежняя супруга давно отправилась в Матрицу, но это не значит, что он захочет наступить на эти грабли снова. Он всегда бежит от боли. Обжегшись на молоке, дуют на воду… Единственное, что я не пойму – это почему ты не воспользовалась шансом скрыть всё, пока еще была возможность? Не подпустила меня к себе? Неужели я тебе настолько противен? В любом случае, если это ребенок Доктора, то никто не узнает наш маленький секрет. Я признаю его как своего сына или как свою дочь. Твоей репутации повредит бастард. Оба бастарда. А теперь отдыхай и набирайся сил.
Мужчина поднялся, с нарочитой нежностью поцеловал всё ещё ничего не понимавшую Роману в макушку и направился к выходу из покоев. У самой двери он замер, положив руку на ручку, и добавил, будто всё же решив её добить:
– Совсем забыл, я не понимаю еще одного твоего решения. Почему ты приговорила своего любовника к смерти? Моего брата казнят сегодня на закате по твоему приказу.
Быть может, у Романы и нашлось бы что-то в свою защиту, быть может, она рванула бы с места и успела бы еще всё отменить и переиграть, но вместо этого она испуганно и громко вскрикнула, закрывая рот ладонью. И рухнула обратно на кровать – и без того сильно измотанное тело вновь предало правительницу Галлифрея. Она провалилась в темноту, но и беспамятство не принесло её душе облегчения.
3
– Но и беспамятство не принесло её душе облегчения, моя дорогая Клара, – этими словами мистер Воланд закончил свой рассказ, и за последовавшей паузой раздался первый раскат грома, заставивший очарованных слушательниц вздрогнуть от неожиданности. Непривычно сухой лондонский воздух был пронизан электричеством, а на небе за считанные минуты уже успели собраться низкие кучевые облака, до которых, казалось, можно было дотянуться рукой. Они походили на волны слегка подтаявшего черничного или черносмородинового мороженого, а может и на то и на другое.
– Ваш рассказ очень занимателен, но он ничего ровным счетом не объясняет: ни того, откуда берутся эти ваши синие искры, ни где этот Галлифрей… Галлифрей же? – уже неуверенно переспросила Клара, которой история показалась слишком живой, даже правдивой. Но она так искусно была убрана в рамки явно фантастичной истории, что довольно банальная фабула о женщине-судье, признавшей виновным своего любовника и брата мужа в угоне машины и засадившей его в тюрьму, превратилась в некое подобие романа, который хотелось дослушать до конца и именно у этого рассказчика.
Клара нервно сморгнула, не понимая, что с ней происходит, потому что Роза, её единственная опора в этой ситуации, поспешно собирала свои вещи, внезапно выяснив, что время, отведенное на обед, уже давно вышло и что она всенепременно получит нагоняй от начальства.
– Кларрита, ради всего святого, прости меня, но это опоздание мне точно не простят, – жалобно, но в то же время полушутливо извинилась девушка и оставила уже на другой щеке подруги всё такой же противно-карамельный след, от которого та самая Кларрита поморщилась, но только тогда, когда Роза отвернулась, забрасывая сумку через плечо и кивая, – мистер Воланд…
В глазах Клары читалась незримая мольба: «Не оставляй меня тет-а-тет с этим психом! Не оставляй!», – но Роза её проигнорировала, почти бегом направляясь к скрытому от взглядов магазину. А её подруга осталась сидеть на краю фонтана.
– Так значит, Кларрита,– её имя, искаженное ради шутки, превращенное в какое-то чужое, в устах этого мужчины звучало как-то по-другому, напоминая раскаты грома. И даже это притягивало, и тут же отталкивало, будто огонь, завораживающий и опасный. То, что этот Теодор был опасен, с каждой минутой становилось всё более заметно.
– Светлая, ясная, если переводить с латыни, – продолжил доктор Воланд. – Сказал бы, что оно мне нравится, но это будет ложью… Мне никогда не нравилось это имя, слишком уж явная претензия на святость.
Вместо ответа Клара отрицательно замотала головой, пытаясь понять, что же с ней происходит и почему она всё ещё не ушла. Но понять она не могла. Доктор Воланд пугал, но в то же время идти ей сейчас было не к кому. А тут была хоть иллюзия, что она нужна хоть кому-то. Не идти же к отцу, который женился во второй раз, не успела даже пыль осесть на семейных фотографиях после смерти матери. Мисс Освальд преследовала смерть, она забирала всех, кто ей был дорог, оставляя её на пепелище. Клара уже боялась к кому-то привязываться. Потому что она рано или поздно не выдержит… Может, она сама себе надумала эти приступы паники, вообразила, что ребенок её убьет, просто чтобы стало легче решиться на аборт? Время еще было.
– Убийство, пусть и нерождённого, – это грех, – словно прочитав её мысли, произнес Воланд и уставился пустым взглядом на грозовую тучу. – Говорят, что грозы – это признак того, что на небесах кем-то недовольны. Скоро начнется ливень, вам следовало бы найти укрытие.
– У меня есть зонт, чего нельзя сказать о вас, – парировала мисс Освальд и ехидно добавила: – Знаете, для человека, так плотно знакомого с наукой, вы слишком… ну, не знаю, слишком…
– Сентиментален? Вы это слово искали? – с лукавой ухмылкой предположил мужчина. Ему явно нравилась затеянная игра в кошки-мышки, только вот роль мышки Клару совсем не устраивала.
– Нет, не его… скорее метафизичен, но это тоже где-то рядом, никто из нас не попал в десятку, – девушка смущенно улыбнулась, поспешно поднялась с парапета и встряхнула свою кофту, прежде чем набросить её на плечи. Воланд последовал её примеру, тяжело опираясь на трость. Казалось, что он и идти быстро сейчас не сможет, но вот его лицо всё еще было таким же насмешливо-спокойным, будто это его совершенно не заботило.
– А я и не целился в десятку. Иногда шестерки достаточно, чтобы выиграть приз, как сейчас, например.
Вместо ответа Клара вспыхнула, как школьница. Да что он вообще себе позволяет, и почему она никак не отправится восвояси, вместо того, чтобы слушать про какие-то дурацкие искры из уст не особо вменяемого физика из Праги. Да и акцент его был каким-то не таким, как следовало. Будто бы восточный, даже славянский. На первый взгляд, но у Клары, учившейся всегда достаточно прилежно, не было точной уверенности, что призвуки были чешскими, Воланд мог быть изначально родом и не из Чехии, и один слой акцента накладывался на другой, в любом случае она ничего не знала. Но мысль эту ей додумать не дали – спустя секунду мужчина продолжил, и его слова могли сойти за извинение:
– Я правильно предположил, ваша улыбка в точности такая, как была у одной моей знакомой. Как жаль, что…
Где-то прямо над ними сверкнула вспышка молнии, а секунды через две раздался оглушительный гром, так что именно это за знакомая услышать так и не удалось. Воланд указал набалдашником трости в сторону одной из витрин, будто прося Клару поторопиться, и он был прав, первые капли горячего, пахнущего чем-то мерзким, дождя уже расплывались темными пятнами на слишком раскалённом для Лондона асфальте. Но когда она обернулась в дверях, найдя убежище в чайном магазине, Воланда за спиной не оказалось. Он будто исчез, растворился в сером дожде и раскатах грома.
– Я могу вам чем-нибудь помочь? – раздалось где-то в глубине, Клара прищурилась, пытаясь понять, откуда в этом полумраке исходит голос, и наконец заметила в дальнем углу пожилого мужчину в фиолетовом бархатном пиджаке. Он сидел за столом и в тусклом свете настольной лампы разбирал или, наоборот, собирал какой-то заказ. Отовсюду на девушку навалилось громкое тиканье, все эти десятки часов словно ждали, когда она пересечет порог и осознает, куда попала, прежде чем оглушить её своим ходом. Каждые имели свой голос. Те, большие и темные в центре зала, напольные с позолоченным маятником, говорили «прос-ти, прос-ти», те, что были ближе к ней, тоже напольные, но в светлом корпусе, будто все время повторяли «при-вет, при-вет», зеленые на стене твердили «ус-тал, ус-тал», еще откуда-то слева раздавалось что-то вроде «смо-три, смо-три».
– Да. Нет. Не знаю, здесь же был чайный? – не найдя ничего умнее, спросила озадаченная Клара.
– Чайный? Вы что-то перепутали, милочка, чайного в этих стенах никогда не было, – как-то невесело ответил ей мужчина и снова вернулся к своему занятию, и уже себе под нос пробубнил: – Ходят тут всякие, часы беспокоят…
Девушка вернулась к двери с твердым решением во что бы ни стало оказаться в чайном и посмотрела через мутное стекло витрины – но то было слишком грязным, чтобы что-то через него увидеть, так что Клара решительно открыла дверь – там, на улице обнаруживалась гроза и привычная витрина чайного. Но дверь, единственная дверь в чайный вела сюда. В какую-то то ли антикварную лавку, то ли мастерскую часовщика с совершенно непрозрачными окнами. Как такое могло быть?
– Ты опять не заперла дверь, – услышала девушка краем уха, когда высунулась под поток дождя, судорожно пытаясь понять что же не так с этим миром. Конца разговора она не слышала, но когда снова открыла дверь, то всё же попала туда, куда хотела – в чайный магазин.
Странный день. Очень странный.
***
Клара не слышала ни единого объявления о грядущем курсе лекций. О нём не кричали по телевизору, не говорили по радио, ни в одной паршивой газетке не было ни строчки, в интернете тоже никто ничего не постил, но почему-то все о нём знали. И каждый знавший посчитал своим долгом прийти.
Казалось, что в этой огромной аудитории собрался весь просвещенный Лондон. Люди сидели за рядами, сидели на принесённых стульях, сидели на ступенях амфитеатра и даже стояли вдоль стен, так что девушке, занявшей место в девятом ряду у самого центрального прохода, несказанно повезло.
@темы: Восьмой Доктор, второй тур, тексты, гет
-
-
08.05.2016 в 12:19-
-
08.05.2016 в 12:19-
-
08.05.2016 в 12:20-
-
08.05.2016 в 12:20-
-
08.05.2016 в 12:21-
-
08.05.2016 в 12:21-
-
08.05.2016 в 12:22-
-
08.05.2016 в 12:22-
-
08.05.2016 в 12:23